Мыс Трафальгар - Артуро Перес-Реверте

– Чтобы все было разумно, немарко, но fashion[30], – изрек в свое время очередной министр. – Чтобы наши ребята не скисали, когда их начнут крошить, а продолжали кричать «Да здравствует Испания!» и все такое.

Было бы слишком – и это отлично известно капитану де ла Роче – желать, чтобы подобный корабль, восхищающий и союзников, и врагов, построенный из испанской и американской древесины на отличных верфях, имел еще и команду, себя достойную. Иначе мы не говорили бы о той старой, всеми третируемой Испании, где прежняя политика маркиза де ла Энсенада, возвысившая ее до уровня морской державы, уже давно погибла от рук череды сменявших друг друга министров, которые, казалось, больше работали на врага за фунты стерлингов (и такие случаи действительно были), чем на благо своих соотечественников. К этому следует прибавить обычное положение вещей – повсеместную коррупцию, офицеров, опытных, но лишенных моральных стимулов и жалованья; матросов, порабощенных, неподготовленных, не видящих цели, из-под палки отдающих полжизни службе: единственное будущее для них – это смерть, увечья, нищета и жалкая старость. В отличие от французов с их свежим патриотизмом, новенькой Империей, ле-жур-де-глуар-эт-арривэ[31]и прочей параферналией, с правом на деньги своих пленников и на пунктуально выплачиваемое жалованье, или от англичан – отлично подготовленных профессионалов (ни один из их офицеров, независимо от его заслуг, связей или отсутствия таковых, не допускается к командованию более чем двадцатипушечным кораблем, пока не отбарабанит на море десяток лет), которым платят за пленных, а за особые заслуги повышают вплоть до капитана, после чего они получают дальнейшие звания в строгом соответствии с выслугой лет, сколько бы сражений ни выиграли: полная противоположность испанцам, которые становятся капитанами по очередности, а адмиралами – благодаря связям. А в довершение всего (горько заканчивает про себя де ла Роча), у нас безвольный, ни на что не способный король, королева-шлюха и ее любовник – Годой, Князь мира[32], мадридский красавчик, герой Апельсиновой войны[33], главнокомандующий морскими и прочими силами, каждый день лижущий задницу Наполеону с этими сан-ильдефонсскими договорами[34].

– С вашего позволения, сеньор капитан, – раздается за спиной голос гардемарина Ортиса. – Сигналы с «Формидабля».

Карлос де ла Роча бросает взгляд на флаги, ползущие вверх на флагмане адмирала Дюмануара, командующего подразделением арьергарда, или третьей эскадрой, в состав которой входит и «Антилья». Семидесятичетырехпушечный линейный корабль француза расположился на расстоянии двух третей длины дуги, между испанским «Сан-Агустином», который, хоть и относится к другому подразделению, немного отстал и оказался с подветренной стороны, и французским «Монбланом», сейчас поднимающим все паруса, чтобы занять свое место перед носом «Формидабля». Впереди движутся выбившиеся из строя французские «Дюгей-Труэн» и «Эро» и испанский «Сан-Франсиско де Асиз». Дальше дряхлый испанский трехпалубник «Райо» (дедушка эскадры) – он, как всегда, сильно отстал, – напрягая все паруса, торопится занять предписанное место в боевом порядке. За ним следуют «Энтрепид», «Сипион» (французские семидесятичетырехпушечные линейные корабли) и «Антилья», предпоследняя в строю. В кильватере идет, немного оторвавшись, весь в парусах по самые клотики, испанский «Нептуно» (восемьдесят орудий); им командует старый друг капитана де ла Рочи, бригадир[35]Кайетано Вальдес. Другой его добрый приятель, бригадир Косме Чуррука, на своем «Сан-Хуане Непомусено» сейчас, наверное, занимает место на другом конце дуги, во главе строя. Все трое, как и их товарищи, вышли в море, не получив жалованье за полгода, и, возможно, кому-то из них теперь уже не получить его никогда. Обычное дело на флоте. Так рождается слава Испании.

С «Формидабля» опять сигналят. Юный Ор-тис вскидывает подзорную трубу. Ну и фрукт этот Дюмануар, думает капитан, хлебом его не корми, а дай показать всем, кто командует арьергардом.

– Всем стоять по местам… Соблюдать дистанцию один кабельтов.

– Да пошел ты, лягушатник, – тихонько произносит кто-то сзади.

Капитан оборачивается. На лицах у всех офицеров (старшего помощника Фатаса, капитан-лейтенанта Орокьеты, старшего лейтенанта Макуа, лейтенанта Грандалля, мичмана Себриана, старшего штурмана Линареса и гардемаринов Ортиса, Фалько и Видаля) написана полная непричастность. А ведь, как ни кинь, они правы. Контр-адмирал Дюмануар вполне мог бы избавить своего сигнальщика от лишних трудов. «Бюсантор», флагман адмирала Вильнева, уже передал этот сигнал пяток тысяч раз, фрегаты его повторили, так что увидели все, и распоследнему тупице в эскадре – а также англичанам – отлично известно, что адмирал-союзник распорядился держать дистанцию один кабельтов, или сто двадцать саженей, и что всем надлежит идти в линейном строю, в затылок друг другу, как лесные гномы: хей-хо, хей-хо и все такое. Но ведь очевидно, что при слабом ветре, с таким волнением и таким беспорядком, еще не расхлебанным после ночи, все весьма сложно, хотя каждый старается изо всех сил. Самого Дюмануара снесло немного под ветер, с удовольствием отмечает про себя де ла Роча, и его «Формидабль», пытающийся лавировать, брасопя то одни, то другие реи, являет собой не столь уж великолепное зрелище[36].

– «Формидабль» репетует приказ, сеньор капитан.

Де ла Роча не выносит Дюмануара. Даже сейчас, пользуясь сигнальными флажками, этот тип надменен и болтлив. На самом деле капитан «Антильи», как и большинство его товарищей, не переваривает своих французских коллег, навязанных им союзом с Наполеоном. Зато по-настоящему восхищается этими негодяями-англичанами, их профессионализмом, их патриотизмом, их хладнокровной сноровкой и их командами, дисциплинированными и убийственно точными, когда приходит время палить из пушек благодаря всем этим качествам они намного превосходят любой другой военный флот мира. С англичанином, с женщиной и с ветром, гласит пословица, держи ухо востро. Но именно так обстоят дела. Что же до смешанной эскадры, то аристократизм начальников и офицеров испанского военного флота (все они происходят из более или менее хороших семей), их классовое сознание и манеры контрастируют с простонародными грубостью и высокомерием их союзников, вышедших из рядов революционных матросов. У себя дома в начале революции офицерам Людовика XVI, то есть людям того же происхождения, что и испанцы, они старательно рубили головы – гильотина только знай себе постукивала; и до тех пор, пока Наполеон не сделался императором и не навел кое-какой порядок, новые звания давались не за выслугу лет, а за то, что такой-то лихо забрасывает абордажные крючья, а потом вместе с добром пленников оделяет своих ребят хлопками по спине, мол, оляля, Гастон, мон ами, да здравствуют эгалитэ, фратернитэ и все такое. Уи[37]. Капитана де л а Рочу – он приверженец классики и его власть опирается на почтительное уважение, богобоязненность и Королевский устав 1802 года – просто тошнит от всех этих вульгарных французских замашек; однако он признает, что лишь благодаря им (и в отличие от большинства испанских моряков всех рангов) союзники убеждены, будто рвут себе пупок во имя родины, как англичане, и так же, если не еще больше, почитают своих командиров, и обычно готовы последовать за ними даже в ад, и, в общем-то, делают это. Взять, к примеру, коротышку Люка с «Редутабля»: росту в нем всего-то метр пятьдесят, он самый низенький капитан на всем французском военном флоте, но отваги ему не занимать. По мнению Люка, вся тактика ведения морского боя заключается в том, чтобы подойти к противнику с наветренной стороны, открыть пушечный огонь в упор и палить друг в друга до того момента, пока какой-нибудь из кораблей не спустит флаг или не пойдет на дно, а может, еще куда-нибудь подальше. А потому, следуя своей идее, все время вынужденного ожидания в Кадисе он занимался тем, что натаскивал своих людей, обучая их всему, что касается абордажа, и платил из собственного кармана за вино, коньяк и шлюх для тех, кто лучше всех управлялся с пикой и саблей, стрелял из мушкета из «вороньего гнезда», забрасывал абордажные крючья, метал гранаты и бутылки с порохом, и в результате даже последний юнга с «Редутабля» дал бы содрать с себя шкуру заживо, будь на то приказ его командира. А когда ты в море и кругом сыплются ядра, пули и обломки, картечь сметает с палубы все и вся, а о твой борт стукается борт вражеского двухпалубника, такие вещи кое-чего стоят.