Ниндзя в тени креста - Виталий Гладкий

– Да. Он молод, умен, умеет читать и писать, и, надеюсь, хорошо обучен как синоби. Кроме того, его кожа светлей, чем у большинства японцев, так как мать Гоэмона была из племени айнов[18]. Намбадзины больше доверяют тем, кто похож на них. И еще одно: поскольку его миссия пойдет на благо всех японцев, она будет считаться священной. – Тут голос ямабуси стал твердым, как закаленная сталь. – Это значит, что Гоэмон получит поддержку нашего храма. Что касается клана Хаттори, то он должен гордиться такой честью и забыть о корысти.

– Ваше слово, сэнсэй, – закон… – Хаттори Ясунага склонил голову.

Он с трудом скрывал огромное разочарование; у него были свои виды на Гоэмона, обещавшие немалую прибыль. Увы, теперь придется смириться с этой печальной потерей. Ясунага, конечно, мог бы начать торг, но если уж храм, к которому принадлежал его гость, принял такое решение, ни о какой плате за услуги юного синоби не может идти и речи. Услуга храму – это святое. Если дзёнин станет торговаться, он потеряет лицо.

– Я заберу Гоэмона с собой, – сказал ямабуси. – Но прежде нужно проверить его в деле. Дайте ему серьезное задание, и мы посмотрим, как он себя покажет. Только пусть его подстрахуют самые опытные синоби! Мне он нужен живым и неувечным.

– Будет исполнено…

На этом их разговор о делах был окончен и ямабуси вместе с хозяином стал чаевничать. Койтя – густой и очень крепкий порошковый чай – был у Хаттори Ясунаги превосходным, и ямабуси мелкими глотками с наслаждением прихлебывал ароматный напиток. Он был доволен собой. Зная строптивый характер старого Ясунаги, он ждал протестов, торга, однако тот даже мимикой не показал, что огорчен потерей подающего надежды синоби. Видимо, дзёнин проникся важностью предстоящего задания и сумел усмирить присущую ему жадность в денежных делах.

На деревню медленно надвигались вечерние сумерки.

Гоэмона окружала густая темень. Он находился в одной из горных пещер, которыми изобиловали окружавшие деревню горы. Юный синоби сидел в пещере уже пятый день. Он не был наказан; просто пришла пора в очередной раз потренировать ночное зрение. В принципе, ему хватило бы от силы трое или, на худой конец, четверо суток, – за годы постоянных тренировок Гоэмон стал видеть в темноте как кошка – но Учитель решил, что этого маловато, и назначил подростку более продолжительный срок для медитаций. К тому же число «четыре» считалось среди синоби несчастливым, так как его написание было похоже на иероглиф слова «смерть».

Конечно, мрак не был абсолютным. Разве что ночью. Несмотря на то, что вход в пещеру находился далеко от того места, где в позе «лотоса» сидел Гоэмон, дневной свет все же пробивался снаружи в темное узилище мальчика. Но его сила была столь незначительна, что мало могла помочь тому, кто впервые попадал в утробу горы. Синоби тренировали ночное зрение регулярно, и пять суток медитаций в пещере не были пределом. Когда Гоэмон оказался здесь впервые, ему пришлось просидеть в пещере почти две недели. И все равно поначалу в темноте он почти ничего не видел. Но сейчас Гоэмон различал даже светлые прожилки, пронизывающие каменный свод пещеры.

После посещения деревни горным отшельником прошла неделя, и вдруг юный синоби почувствовал беспокойство. Оно не было мимолетным и продолжало усиливаться. А когда помощник Учителя вывел его из группы и начал заниматься с ним индивидуально, тщательно шлифуя все те знания, которые Гоэмон получил за годы интенсивных тренировок, мальчик и вовсе ощутил внутри внезапный жар. От природы наблюдательный и способный к анализу, он понял, что его должны отправить на первое задание. В клане Хаттори, при срочной надобности, лазутчиками могли быть все, начиная с подростков и кончая седобородыми старцами.

Это открытие придавало Гоэмону сил. Похоже, сам дзёнин положил на него глаз, потому что операции с привлечением юных синоби проходили только с его разрешения; клан берег подрастающую смену.

Любой ниндзя всегда был готов к неудачному исходу операции. Если он попадал в руки врагов, то кончал жизнь самоубийством, вонзив себе в горло кинжал или, если по каким-либо иным причинам не успевал заколоть себя, то раскусывал капсулу с ядом, которую в ходе чрезвычайно опасного задания всегда предусмотрительно держал за щекой.

Обычно самураи, верные «Бусидо»[19], не пытали военнопленных благородного происхождения. Редко унижались они и до истязаний простолюдина, на котором можно было разве что испробовать остроту клинка. Другое дело – хитрые и коварные синоби, всегда наносящие удар исподтишка, владеющие коварными приемами рукопашного боя и колдовским искусством перевоплощения. Если «ночной демон» попадался им в руки живым (что случалось крайне редко), его истязали особо изощренно.

С неудачливых ниндзя сдирали кожу, посыпая раны солью, поджаривали на медленном огне, отрезали один за другим пальцы рук и ног, подвергали «муравьиной пытке», привязывали к полому металлическому столбу, внутри которого горел огонь. Излюбленным способом расправы с пойманными лазутчиками было превращение их в «свинью». Им отсекали нос, уши, руки и ноги и оставляли искалеченных синоби на растерзание диким зверям, птицам или бродячим собакам.

Но одно дело – взрослые ниндзя, а другое – дети. Юные, не до конца сформировавшиеся синоби могли не выдержать изуверских пыток и рассказать на допросе все, что знали. И хотя обычно известно им было немного, только конкретное задание, не более того, тем не менее для опытных истязателей хватало одного лишнего слова, чтобы понять, куда тянутся нити заговора или измены. Это означало для дзёнина не только потерю лица, но и больших денег, так как наниматели, обычно владетельные князья, платили «ночным демонам» не скупясь.

Кроме различных упражнений – своего рода повторений пройденного, Гоэмона заставляли подолгу играть на флейте и исполнять различные акробатические упражнения. До них он всегда был охоч, так как они и близко не ровнялись с тем напряжением, которое приходилось испытывать на ежедневных тренировках с раннего утра и до ночи. Именно эти занятия и натолкнули Гоэмона на мысль, что пришла и его пора выйти в большой мир в качестве лазутчика.

Любой синоби с детства прилежно изучал «Ситиходэ» – «Семь способов ходить», включающих в себя семь личин, которые лазутчик должен был использовать в той или иной ситуации. Конечно, Гоэмон из-за возраста пока не имел возможности маскироваться под священника-комусо, под ямабуси или под самурая. Не мог он и собирать по деревням подаяние, как сюккё, человек, который оставил свой дом, чтобы изучать учение Будды – опять-таки из-за своих малых лет. Не смыслил Гоэмон и в танцах, как хокаси – путешествующий актер. Для этого нужен был определенный талант, который у мальчика отсутствовал напрочь.