Наслаждение от каждого дня. Доступная всем программа тренинга - Владимир Ромек

Избегая «чиновничьих» обязанностей, Сократ никогда не уклонялся от гражданского долга. Он участвовал в трех кампаниях Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.). Бесстрашие, душевное спокойствие и телесное здоровье, с которыми он переносил тяготы войны, не только вдохновляли его товарищей, но и спасли некоторым из них жизнь. Так, в Беотийском походе он спас своего любимого ученика Ксенофонта. Случилось это во время неудачного для греков сражения за Делион. Среди всеобщего смятения и паники только Сократ заметил, что раненый Ксенофонт упал с коня, подхватил его и, преследуемый врагами, вынес на плечах в безопасное место. В своей похвальной речи, приведенной Платоном в «Пире», Алкивиад рассказывает об аналогичном поступке учителя во время осады фракийского города Потидеи. Увидев, что Алкивиад ранен, Сократ вывел его с поля боя, прокладывая путь сквозь ряды неприятеля. Когда же военачальники хотели наградить его, он отказался от награды в пользу Алкивиада.

Созданный учениками, противниками и позднейшей философской традицией образ Сократа, скорее всего, имеет весьма отдаленное отношение к реальным обстоятельствам жизни этого человека – сына каменотеса Софроникса и повивальной бабки Фенареты, афинянина из дема (селения) Алопеки. Но так ли важно, каким Сократ был на самом деле? Платон, Ксенофонт, Диоген Лаэртский и другие, писавшие о нем, замечательно выразили античный идеал свободного человека. Он предполагает счастливую, наполненную удовольствиями жизнь, однако не имеет ничего общего с образом развратного и безнравственного язычника, который, не зная Бога, руководствуется эгоистическим произволом собственных плотских страстей.

Не всем ученикам Сократа удалось удержаться на лезвии бритвы его просвещенного гедонизма. Двое из них основали философские школы, прославившиеся гротескно-односторонним развитием и сведением к абсурду противоположных моментов Сократовой этики. Киренская школа получила название от родного города своего создателя Аристиппа. Киренаики утверждали, что душа испытывает лишь два состояния – боль и наслаждение. Все живое стремится избежать первого и достигнуть последнего, человек исключением не является. Поэтому наслаждение они объявили конечным и единственным благом, независимо от того, что служит его источником. Добиваться следует даже удовольствий, вызываемых безобразными вещами. Поскольку наслаждения самоценны, между ними нет различий. При этом телесные удовольствия предпочтительнее «душевных»: они первичны и по происхождению, и по силе.

Киренаики считали условными общепринятые представления о справедливости, чести, дружбе, красоте. Эти «идеи» приобретают для человека смысл лишь в соотнесении с его собственными ощущениями (удовольствия или боли). «Весьма разумно, – говорил киренаик Феодор, – …что человек взыскующий не выйдет жертвовать собою за отечество, ибо он не откажется от разумения ради пользы неразумных: отечество ему весь мир. Кража, блуд, святотатство – все это при случае допустимо, ибо по природе в этом ничего мерзкого нет, нужно только не считаться с обычным мнением об этих поступках, которое установлено только ради обуздания неразумных»[17]. Даже дружба эфемерна: мудрец не нуждается в ней в силу самодостаточности, а неразумный забывает о друзьях, как только перестает нуждаться в них.

Итак, хотя формально киренаики развивали тезис Сократа о тождестве блага и удовольствия, исключив из последнего качество разумности, они вернулись к релятивизму софистов, однако «мерой всех вещей» провозгласили только приятные ощущения. И, как было принято в Античности, собственное кредо утвердили своим образом жизни. Глава школы Аристипп прославился готовностью извлекать чувственные удовольствия из чего угодно и платить за них любую цену. Однажды софист Поликсен увидел его за роскошным столом в обществе гетер и стал упрекать. Аристипп спокойно выслушал его и пригласил присоединиться к пиру. Поликсен согласился. «Что же ты ругаешься? – спросил Аристипп. – Как видно, не роскошь тебе претит, а расходы!»[18] Долгое время он жил при дворе сиракузского тирана Дионисия, наслаждаясь царской щедростью. Как-то Дионисий прилюдно плюнул в него. Аристипп стерпел, а когда его стали за это ругать, ничуть не смутившись, ответил: «Рыбаки подставляют себя брызгам моря, чтобы поймать мелкую рыбешку; я ли не вынесу брызг слюны, желая поймать большую рыбу?»[19]

По крайней мере, одним достоинством Аристипп обладал точно – ханжество ему было совершенно чуждо. Он знал, чего хочет, и выражал свои желания со всей откровенностью, которую мог себе позволить, не опасаясь лишиться желаемого. Его светская прямолинейность распространялась на отношения с сильными мира сего и, судя по всему, если не импонировала им, то развлекала. На вопрос Дионисия о цели его визита Аристипп ответил, что когда он нуждался в мудрости, пришел к Сократу, когда же у него возникла нужда в деньгах, – к тирану. Желаемое он, как говорилось ранее, получил в избытке.

В наши дни Аристиппа назвали бы циником. И это было бы отступлением от исторической правды[20]: настоящие циники, или киники, находились в оппозиции к киренаикам. Отталкиваясь от учения Сократа, они отождествили добродетель с отказом не только от неразумных, но и от разумных удовольствий. Чтобы быть нравственным, человек должен научиться обходиться самим собою и ни в чем не нуждаться. Роскошь, изнеженность и прочие продукты того, что в XVIII в. стало обозначаться греческим словом «культура», отделяют человека от природы вещей и его самого, поэтому должны быть с презрением отвергнуты. Руководствуясь этой максимой, самый известный киник Диоген Синопский вечно ходил с сумой, спал на собственном плаще, а жилище себе устроил в глиняной бочке близ храма Метроон (Матери богов) на афинской агоре. Именно он ввел в оборот слово «аскеза» (усилие, тяжкий труд), которым обозначал тренировку тела и души стойко переносить лишения. Удовольствия, утверждал он, угрожают свободе человека, делают его рабом собственных привычек и пристрастий.

Впрочем, демонстративная аскетичность Диогена с лихвой компенсировалась развязностью языка. Традиция донесла до нас множество его язвительных замечаний по самым разным поводам и о самых разных людях. Учеников Евклида он называл желчевеками, красноречие Платона – пусторечием. Тучному ритору Анаксимену он предложил уделить нищим часть своего брюха, тем и себя облегчить, и им помочь[21]. Однажды, когда он загорал в Крайни, к нему подошел Александр Македонский и сказал: «Проси у меня, чего хочешь». – «Не заслоняй мне солнце», – ответил Диоген[22].