Китайские дети - Ленора Чу

У нас дома пищевые баталии заканчивались воплями и истериками. Рэйни предпочитал голодать, чем пробовать что угодно новенькое. Когда я взялась познакомить его с пареной капустой (из которой выложила у него в тарелке динозавра), он так бесновался, что отколол себе кусочек зуба о пол.

– Почему ты съел яйцо? – спросила я.

– Я больше не хочу разговаривать.

Позднее я отправила СМС своей американской подруге, яростно двигая большими пальцами по клавиатуре: «Кажется, Рэйни в садике насильно накормили яйцом».

Подруга ответила молниеносно: «По-моему, суровая дисциплина китайского образования подавляет… Мэри Поппинс ты там не найдешь. Но принуждение умного, свободомыслящего ребенка есть яйцо – это тревожно». Ее дети ходили в Шанхае в международный детсад.

Я решила, что поговорю об этом с учительницей Чэнь, когда в следующий раз приду за Рэйни. Я не полностью доверяла докладу своего трехлетки о том, что произошло, и подумала, что вот и будет у меня отличный повод проявить себя как заинтересованного приверженного родителя. Назавтра я ждала в толпе – в основном среди матерей и бабушек с дедушками – у дверей комнаты и тянула шею над родительскими головами. Увидела три десятка детей, сидевших на крохотных стульчиках идеальной подковой вокруг учительницы. Рэйни сидел – сидел! – на третьем стуле с краю. Дома его едва угомонишь, и я видела, что и тут ему непросто. Все конечности двигались – локти, руки, ноги, стопы. Он походил на неугомонную гусеницу, которую пригвоздили посередке, а концы при этом не находят себе покоя, но Рэйни все равно не покидал своего места. Вытянув шею к двери, как и все остальные дети, ожидавшие родителей, Рэйни наконец засек меня. Учительница тоже заметила меня и выкликнула его имя. Рэйни вскочил со стула и рванул ко мне. Детей называли одного за другим, родители отходили, и наконец я смогла подобраться к учительнице Чэнь. Рэйни стискивал мне руку.

– Добрый вечер, учитель Чэнь, – проговорила я. – Мы очень рады началу года.

– Хорошо, это хорошо, – ответила Чэнь.

– Как у Рэйни дела?

– Хорошо, – ответила Чэнь и кивнула.

– Я бы хотела спросить у вас кое о чем. Рэйни дома яйца не ест, но сказал мне, что в садике поел. Рэйни их кто-то заталкивал в рот?

– Да, – ответила она, никак не обороняясь. Сердце у меня екнуло, и все планы на непринужденную беседу испарились. Я ринулась вперед.

– Правда? И кто же?

– Я, – ответила Чэнь.

– О! А! Мы бы предпочли, чтоб вы не заставляли Рэйни есть то, что ему не нравится. Нам, иностранцам… мы такие методы не применяем, – сказала я, а учительница Чэнь переминалась с ноги на ногу и смотрела куда-то мимо меня. – Мы такие силовые методы в Америке не применяем, – повторила я.

– Да? И как же вы тогда? – хмыкнула она, глядя на Рэйни.

– Мы объясняем, что есть яйца полезно, что питательные вещества – они для того, чтобы кости и зубы были крепкие и чтобы зрение было хорошее, – ответила я, слова вылетали все быстрее, я старалась высказываться авторитетно. – Мы мотивируем детей делать выбор в пользу яйца. Мы доверяем им решение.

– Помогает? – спросила Чэнь.

Память об отколотом зубе Рэйни мелькнула у меня в уме.

– Ну… не всегда, – призналась я.

Чэнь кивнула.

– Рэйни надо есть яйца. Мы считаем, что яйца – полезное питание и все малыши должны их есть. – Она еще раз глянула на Рэйни и поцокала прочь.

* * *

В голове любого китайца или китаянки обитает человечек – независимо от того, знают они об этом или нет. Он управляет всем: тем, как они отыскивают себе спутников, чего хотят от работы, как обращаются с родителями – и как обучают детей. Человечка зовут Конфуций, он жил две с половиной тысячи лет назад. Он был и учителем, и философом.

Упомяните его имя – Кун цзы – чуть ли не при любом обычном китайце, и он уважительно склонит голову, а затем сменит тему, словно Конфуций ему двоюродный прапрадедушка, которого полагается чтить, но не очень понятно, как о нем разговаривать.

Конфуций считал, что цель образования – вылепить из человека «гармоничного» члена общества, а гармонию проще поддерживать, когда всяк знает положенное ему место. Поэтому Конфуций посвятил много времени и внимания описанию связей и отношений в обществе. В мире Конфуция жена всегда подчиняется мужу, подданный никогда не посягает на императора, младший брат слушается старшего, а сын в ежедневных делах поступает, как велит ему отец. «Пусть владыка будет владыкой, подданный – подданным, отец – отцом, сын – сыном», – рек Конфуций, как сообщают нам «Беседы и суждения», классическое собрание изречений, приписываемых ему или его последователям. Конфуций выстроил всю свою философию иерархий на представлении о власти сверху и подчинении снизу.

Помню эти уроки по своему детству. Мой отец вырос в Азии и китайские замашки привез с собой в Америку, где познакомился с моей матерью и женился на ней – она, как и он, была китайской иммигранткой; они вырастили нас с сестрой. Отец был в высшей степени властным, а во мне хватало бунтарства, из-за чего в моем раннем детстве у нас то и дело случались стычки. В нашем пригородном хьюстонском доме середины века росло деревце, привезенное из отцова родного дома на Тайване. Бугры, где когда-то росли ветви, прикрыты полиуретаном, ствол – узловатое ежедневное напоминание о древних традициях.

Я постоянно выходила за границы дозволенного.

– Не хочу я сегодня домашнюю работу делать, я устала от химии. Ты заставляешь меня слишком много учиться, – говорила я отцу, которого звала Ба, по-китайски – «отец».

– Дочери так с отцом разговаривать не подобает, – отбривал он, и губы у него дрожали от ярости.

Подростком я в упор не понимала, кто это сказал ему, будто с отцами так не разговаривают, но теперь знаю: это Конфуций нашептал сквозь поколения, это он пробрался в наши жизни. По другому поводу я холодно уведомила отца, что собираюсь податься в танцевальную команду поддержки – это почитаемая в старших классах институция, чемпионы штата Техас 1978 года, где на футбол молятся. К сожалению, футбол и танцы на китайской шкале ценностей среди достойных не значатся.

– Танцы не прибавят тебе успеваемости, – отозвался Ба. – У тебя средний балл упадет.

– Плевать. Все равно пойду, – сказала я.

– А? – изумился отец. – Вот так вот взяла да решила?

– Ага. Пойду, и ты ничего с этим не сделаешь.

Помню, ничего более утешительного – и устрашающего, – чем бросать вызов отцовской власти, не было. Я тем самым перла и против Конфуция.

Каждый год мои мама с тетей – сестрой моего отца – целыми днями готовили всякое к пиршеству на китайский Новый год. Лущили креветок, рубили свинину, обжаривали грибы, варили зимнюю тыкву для супа, пекли утку, лепили пельмени и так далее, и тому подобное. К концу долгих усилий, чтобы почтить предков, мы расставляли на столе благовония и тарелки – иногда пару десятков. Через час-два дымный сладкий аромат благовоний наполнял дом, еда же увядала, жарочное масло застывало на тарелках глянцевыми лужицами. Каждое блюдо приходилось разогревать в микроволновке, после чего можно было уже усесться наконец и пировать. Когда мне исполнилось десять, я объявила, что ритуал этот не только бестолков, но и расходует впустую женский труд.