Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей - Константин Вронский

Что он вообще в жизни-то видел, кроме муштры проклятой? Только родился, сразу муштровать начали. Сначала отец, дед, потом – в школярах и теперь вот в казармах. Как же он их всех ненавидел – свиньи, желавшие подавить его. Самих бы их в руки палача!

Теперь он сам хозяин своей судьбы. И так просто никому не покорится. Если они возьмут его, издевательства лишь увеличатся. Они ведь стараться будут уничтожить его окончательно. Расколоть его, как орех, сделать примером устрашения для всех остальных солдат! Пусть, мол, смотрят, чего дезертир из доблестной наполеоновской армии заслуживает. Успокойся, Рудольф! Ты сильнее их! Ничего у них не выйдет.

Он отлепился от стены дома и побежал. В конце переулка Дижу вновь замер, едва переводя дыхание. Так, теперь вниз, под горку, и к воротам. А ворота, как ушко игольное, в рай ведущее.

Как же глупо с его стороны было не обзавестись заранее одежонкой бюргерской. В мундире-то солдатском, наполеоновском мимо постов не побегаешь. Да еще этот чертов холод.

А что если его исчезновение в казарме уже заметили и давным-давно поджидают Дижу у ворот? Всякое мгновение может раздаться крик постовых… И тогда они погонят его, как дичь. Дичь, которую обязательно подстрелит охотник.

И тут внезапно Рудольф услышал: мягкий топот копыт и скрип деревянных колес. И пение.

Рудольф протиснулся в узенькую щель между домами, а потом осторожно выглянул.

Мимо него проезжала телега. Фонарь, висевший на облучке у кучера, покачивался из стороны в сторону, отбрасывая изорванные тени на стены домов. Телега, груженная всяческим дерьмом, гигантская гора которого высилась за спиной возницы.

Дижу брезгливо отшатнулся.

А вот возница, судя по всему, здорово поборолся тем вечером с жаждой и теперь раскачивался на облучке. Хм, в этом городишке что, одни пропойцы обитают? Хоть бы песни свои горланить перестал! Еще не хватает, чтоб из-за него в домах свет запалили. Стой, Рудольф, не ворчи, вот же он, твой пропуск в рай и на свободу.

– Помогите! – тихо, чтоб услышать его мог только возница, взмолился Дижу. – Помогите!

И возница затуманенно глянул в его сторону. Проклятье! Что ж он конягу-то не придержит?

– Стойте же! – вскрикнул Рудольф. – Помогите! Возница все-таки схватился за вожжи. Господи, до чего же он пьян-то! Как он вообще на облучке сидеть может! А видок у него! Маленькая, вонючая кучка дерьма, а не человек… Ладно уж и то, что телегу остановил.

– П-подойди…

Ну, и что с ним делать? Просто прочь с облучка стащить? Сопротивляться сей доходяга вряд ли будет, эвон как его даже в сидячем положении мотает… Но с пьянчугами никогда не знаешь, что они отчебучат. Надо, чтоб он сам прочь слез.

– Ч-чего тебе? – враждебно спросил возница, и Дижу даже вздрогнул. – Кто ты ваще такой? П-пкажись!

Дижу на свет выходить и не думал. Если этот болван увидит мундир, мигом поймет, откуда ветер дует.

– Да здесь я, внизу. Помощь мне твоя надобна. Бочонок у меня… с винцом, – едва слышно произнес Рудольф. – Мне его сегодня ночью позарез отвезти надобно… в Хонебек. Свадьбу там играют. А в одиночку его тяжело волочь. Винцо-то, верно, знатное. Может, подбросишь на телеге?

Возница молчал, словно и не понял, что ему Дижу втолковывал.

– Обидятся на меня, если винцо вовремя на свадебку не доставлю, – нетерпеливо выдохнул Рудольф. – Жених-то – мой хозяин. Мясник он славный. Так он из меня такой колбасы за то понаделает, что вино не доставил, только держись.

И тут возница пьяно хихикнул.

– А т-ты с-савсем д-дурак! – пролаял он. – Как будта твой мастер б-без того из тебя отбивных не д-делает! Эх, молодняк, все вы б-блваны!

«Закрой ты свою пасть гнилую! – взмолился в душе Дижу. – Будто тебя тут кто-то слушает!»

Возница смилостивился.

– Ставь, давай, свой бочонок! Да дерьмецо там не больно выкидывай. Навоз-то кавалергардский. А французишки своих лошадей знатно подкармливают. И горит дерьмецо в печи, как…

– Да не поднять мне одному бочонок-то!

Возница трагически закатил глаза.

– О, человек! Да у твоего мясника, верно, ангельское терпение, юнец.

Дижу уж было собрался силой сталкивать с телеги возницу, но тот самолично начал опасный спуск.

– С-счаз, помогу, – бормотал он при этом. – Но в будущем, знай, не подвернется тебе такого же доброго Вилли. И… и никто не п-пможет. Если ты этого еще не понял, то… то ты совсем д-дурак. Шел бы ты, парень, в солдаты. Там уму-разуму быстро научат…

Дижу подскочил к вознице и сжал пьянчужке глотку. Невысокий человечек вытаращил глаза от ужаса. Кричать он не мог, да и сопротивляться вроде бы тоже не думал. Он лишь смотрел на Рудольфа в ужасе и отчаянно хватал ртом воздух. Жалкий кусочек конского навоза, зовущийся человеком! Ну, и кто из нас двоих болван? А? Чертовски приятное чувство быть хозяином чьей-то жалкой жизнешки. Превратиться из униженного в унижающего. Властвовать над другими. Всю свою ярость, всю свою ненависть вложить в захват, в зажим чьей-то грязной шейки. И чувствовать, чувствовать каждым пальцем, как кто-то дрожит от ужаса.

Внезапно возница обмяк. Что, так быстро? Да не мог он так быстро задохнуться! Неужто ж он убил его? Рудольф наклонился над возницей. Нет, просто в беспамятстве. Ладно, хоть не обделался от страха…

Дижу стащил с возницы одежонку, накинул на него свою.

Чужие портки доходили только до колен. Рубаху вообще не застегнешь. Мда, еще хуже, чем пробираться через ворота в мундире… Ладно хоть плащ все это безобразие прикрывает. О, господи! Лохмотья провоняли отвратным сивушным духом, мочой и рвотой. Ладно, авось не задохнется.

А как же возница? Он накинул на пьянчужку какое-то тряпье. Еще не хватало, чтоб мужичонка замерз на такой холодине. Брр.

Дижу вскочил на облучок, взялся за вожжи. Ну, теперь он точно на свободу вырвется. Рудольф вздохнул судорожно. Свобода! Ступай, куда глаза глядят. Прочь из собачьего загона. Прочь из солдатского рабства во имя чертового Наполеона-Корсиканца.

В начале 1812 года всем было ясно, что войны с Наполеоном миновать невозможно. Россия, по условиям Тильзитского мирного договора примкнувшая к континентальной блокаде, проводимой Наполеоном, с каждым годом все сильнее ощущала тяжесть этой системы.

И чтобы хоть немного поправить положение, Александр I тайно возобновил торговые отношения с Британской империей, а затем ввел новый, повышенный сбор пошлин с товаров из Франции.

Независимость России была главным препятствием для осуществления планов Наполеона.

Еще осенью 1811 года полковник Чернышев, посланный императором Александром в Париж, доносил: