Облучение - Татьяна Чекасина

– Соседи опять нас залили: потолок с пятном, словно пододеяльник с круглой дыркой для одеяла. Ремонт делали, как ты знаешь (Вася организовал), прошлым летом… Вызвала инженера из домоуправления…

– Надо на них подать в суд. У нас пенсионерка отсудила у верхних алкашей, но когда заплатят, – предлагает не слишком оптимистично Кукурузова и, чтобы чуть разрядить мрак, смешит: – До двенадцати не могла уснуть: в подъезде подростки с гитарой. Выглянула к ним, говорю: как котят повышвыриваю. Не поверили, – хохот, музыка. Вышла я, взяла одного из них под мышки и вынесла во двор. «Молодец, “Жеботинская”!» – дружно проорали.

– А Вася?

– Васю приберегала на тот случай, если бы сама не справилась. Он уж спал. Да и послушались ребята.

– Будить Васю сложно! – напоминаю семейный пикник, который он проспал у костра.

Мы работаем, вычитываем тексты, но ещё какое-то время улыбаемся общими улыбками нашей похожей жизни. Кислота нейтрализовалась.

Из дневника:

Лежала у окна, глядя в небо: там плыли облака. Подали облака «знак».

Стараясь жить в диалоге с Высшей Силой, которая, конечно, Бог, я сделала попытку расшифровать эту подсказку свыше. И вот что получилось. Ещё какое-то время будет мне очень хорошо, а после… солнце уйдёт за плотную, будто чёрная дверь, тучу. И не вернётся. Никогда.

Из книги (притащила Милка) под названием «Записки у изголовья» (автор – древняя японка Сэй-Сёнагон): «Однажды слуга, посланный придворным, принёс мне ветку сливы. Цветы с неё осыпались. К ветке была привязана записка: “Что вы скажете на это?” Ответила двумя словами: “Осыпались рано”. Придворные, толпившиеся возле Чёрной двери, принялись скандировать китайскую поэму, из которой я взяла мой ответ: “На вершине горы Даюй сливы давно облетели”…»

Мы с Кукурузовой ожидали событий и от следующего праздника – Дня Победы, вскоре наступившего и отмечаемого всегда, если хорошая погода, позади военной территории, где оживлённая улица является одновременно подножием горки, поросшей берёзами и кустарником. На самой вершине небольшая полянка. Она, будто комната с мебелью «обставлена» плоскими камнями, на некоторых, подложив газеты и куртки, можно сидеть, как на скамьях, а другие использовать как столики. Нынче в День Победы стояла небывалая жара, но «на горке», как мы зовём это укромное местечко, прохлада и сумрак… Стали выпивать, закусывая купленными в кафетерии бутербродами: на кусочке хлеба – пласт колбасы, сверху тонкий ломтик крутого яйца, а поверх него – широкий «листик» солёного огурчика.

Торжественную часть отвели в актовом зале. Офицеры в парадных цвета морской волны мундирах. Женщины принарядились: на мне выходное синее платье, в котором я менее «синий чулок». Морковников подсел ко мне немного сзади (камень полукруглый), держа в руке начатую бутылку. Вижу, если скосить глаза, его одно колено (второе – ноги широко расставлены, – уже не в поле зрения). Чувствую тепло за своей спиной. Близко его слегка улыбающееся лицо, ровные зубы. Когда у него улыбка в полную силу, ещё та улыбочка…

– С победой вас!

– И вас, Сергей, с победой.

– С «победами» у тебя всё «хоккей», – не удержалась Кукурузова.

– Мы пьём за победу нашего народа, за его доблестную армию, – спешу исправить, поднимая стопочку над своим праздничным платьем и над его парадкой.

Стемнело в этом небольшом леске, ставшем похожим на сказочный, но я храбрая: рядом мужчина – стена. Мы с Кукурузовой имеем успех: смеются над рассказанным ею, принесённым Васей из Стройуправления, где он работает прорабом, анекдотом: персонаж – копия Подзаборин. Общий гомон, наш комбат подполковник Дуськов в обнимку со своей половиной (против неё – он треть) произнёс тост за крепкую офицерскую семью. Весело! Главное: Лёки нет. От десяти граммов, принятых с отвращением лекарства, у меня пошла голова кругом. Камень, на котором мы сидели с Морковниковым, приобрёл наклон в его сторону, и я с ужасом падения начала сползать по его поверхности, готовая натолкнуться плечом, но обнаружила: я на краю, опереться не на кого. Сбежал! Радость праздника выключили. Уходим!

Спуск по тропинке к улице преодолеваю почти бегом, за мной стадом рогатого скота – Кукурузова. Выйдя на тротуар, столбенеем: под ярким фонарём капитан Серёжа, у него на шее висит Лёка в кремовых брюках и в коротенькой блузочке, задравшейся до грудей, обнажившей верх её белого живота (жара, конечно, но здесь – не только). Они никого и ничего не видят. Нас, прошедших мимо, тоже не заметили. Что же они так торчат на хорошо освещённой остановке? Транспорт поджидают? К ней ехать в центр.

В центре, как и во всех городах, у нас все видные здания: оперный театр, в котором во время войны, в эвакуации, пело немало знаменитостей, и до сих пор гастролируют на радость Эдуарду-меломану. Неподалёку штаб округа, обнесённый металлической цепью, протянутой в кольца чугунных болванок. «Дом офицеров» со шпилем на крыше, напоминающий огромный танк, пушку которого запроектировали не на том месте. Ну, и, конечно, тихий квартальчик из капитальнейших домов за капительным ограждением, – «дворянское гнездо».

Я не верю! Морковников не до такой степени разудалый: другая должна быть дислокация! Через пятьдесят метров оглядываемся: они стоят там же! (трамвай пробренчал мимо). В каких-то двадцати метрах начинается военный забор, за ним наш батальон: казармы, офицерская пятиэтажка из белого кирпича… Батюшки-светы, навстречу нам из-за этого забора выбегает женщина в тапочках на босу ногу, в плащ-палатке, волосы – космами. Мы – к ней, ведь это сама Инна Викторовна Морковникова! До мужа в обнимку с Лёкой несколько шагов!

– Девочки, милые, не выдержу! – кидается к нам она, никакая не «сдобная» нынче, серая квашня.

Из-под чёрной полы её военного одеяния (прямо часовой на посту, заметивший нарушителя границы) падает тесак для резки хлеба. Прогнувшись, я чуть не подняла, да вовремя спохватилась – отпечатки пальцев! Но Инна Викторовна стыдливо и сама подобрала орудие замышленного убийства (мужа? соперницы?) К убийствам ей, конечно, не привыкать. Она, можно сказать, Косая с «косой» в абортном отделении. Делает каждый день операции по удалению человеческого плода (конвейер смертей). Она – заведующая, и могла бы не оперировать, но рук не хватает. Народ в стране советов плодиться способен, да вырастить большое количество детей не под силу. Предохранительных нет.

– Эта дочка генеральская ему жизнь испоганит. О-о! Не могу: реву третьи сутки. Я маршалу напишу!

– Какие маршалы, Инна Викторовна, – забурчала Кукурузова.

– Ничего особенного не произойдёт: дело обычное.

Сказав так, я засомневалась в своих же словах. В голове включили магнитофон, а на нём Лёкин беззащитный, но и достаточно твёрдый почему-то голосок: «Милка, не плачь…» Господи, голова, будто стиральная машина, куда побросали чёрное бельё с белым вперемешку. Какое имеет отношение эта Милка к чете Морковниковых?!

– Вы думаете, что и на этот раз, как всегда? – переспросила офицерша с надеждой.