Их в разведку водила Леля - Георгий Борисович Пороженко

и золотистый купол церкви. — Если мы с Ниной до вечера не возвратимся, вы с Зиной уходите «домой». Только постарайтесь по пути хорошенько «поработать» и головой и руками.

«Поработать головой» означало запомнить, сколько в каких населенных пунктах стоит гитлеровцев, какие войска, сведения о полицейских, о настроении населения. А «поработать руками» — это пустить в ход как можно больше «колючек», мин, поджечь дома, где обосновались фашисты.

Леля с Ниной пошли полем. По внешнему виду — девушки-беженки, да и только, одни лишь сапоги могут вызвать подозрение.

Но вот уже стало темнеть, а их все нет. Сильно забеспокоились мы, решили подождать до ночи, потом до утра. Переночевали кое-как в лесу, слышим, идет кто-то. Вещмешки рядом под елью укрыты ветками. Показалась пожилая женщина. Вышли ей навстречу:

— Здравствуйте, тетечка!

— Здравствуйте! Куда путь держите?

— В Можайск, к родным.

— Только не ходите в Старую Рузу, уж больно там иродов этих много. Вчера под вечер на моих глазах двух девушек схватили и в комендатуру повели. А утром, гляжу, гонят обеих красавиц в одной колонне с военнопленными в сторону Новой Рузы. А уж коли с военнопленными, дело плохо…

Ну, думаем, конец, пропали Леля с Ниной. От такой мысли стало жутко, не хотелось верить. И поточнее узнать нельзя, на себя можно навлечь подозрение.

Два дня добирались к своим. Вышли к Москве-реке, точно к тому мосту, через который нас переводил два дня назад в тыл лейтенант. Нас снова к нему привели. Мы сказали, что две наши девушки, вероятно, попали в плен. Потом в штабе сообщили, какие и где расположены вражеские части. А о том, как «поработали руками», мы могли доложить только своему командиру майору Спрогису. Да ничего особенного мы по пути и не сделали, если не считать, что израсходовали все мины и «колючки» — и свои, и из вещмешков Лели и Нины…

5

Из стенограммы беседы с Лелей Колесовой в ЦК ВЛКСМ

«…Вон за церковью и мост виднеется. Тут, в Старой Рузе, я впервые живых фашистов увидела. Рожи противные. Проходим мимо, я лепечу что-то, а сама думаю: «Эх, жаль, нет гранаты, сразу бы десяток гадов жизни лишила!» Нина мое настроение почувствовала, шепчет:

— Леля, мы же уговорились — только улыбаться!

Вот мы и на мосту. Первый часовой пропустил. До середины уже дошли, прикидываем, где какая планочка, куда лучше тол привязывать. Еще немного пройти осталось, как вдруг первый часовой что-то крикнул второму, а тот нас спрашивает:

— Вохин?[9]

— В Можайск, — показываем. — А больше мы ничего не понимаем.

У нас такое правило: говорить, что ничего не понимаем, даже если вопрос о жизни и смерти идет.

Но часовой что-то заподозрил, позвал еще двоих с винтовками, и они с криками «Шнель, шнель!» повели нас к деревянному дому около моста, где их караульное помещение. Там нас какой-то тип в эсэсовской форме начал на плохом русском языке допрашивать:

— Куда вы идти?

Мы свое: мол, с трудфронта домой возвращаемся, в колхозе работали. Были в туфельках, очень износились, вот председатель сапоги и выдал.

— А почему солдатский сапог? — не поверил эсэсовец. — Вы есть партизанен! Вас надо ловить и вешать! — и руками показал, как это делается. А тут еще какая-то вертлявая женщина в упор смотрит на нас и кричит по-немецки, обращаясь к офицеру:

— Врут они все! Их сюда нарочно подослали. Это шпионки или, во всяком случае, комсомолки. Не комсомолок в таком возрасте у нас не было!

Эсэсовец меня за волосы схватил, чтобы я ему в глаза смотрела, кричит, аж слюной брызжет. Тут я давай во весь голос плакать: мол, зачем зря обижаете! А сама думаю: ах ты, предательница! Ну, ничего, мы тебя запомним, и тебя возмездие настигнет!

В общем, нас с Ниной в сарай к военнопленным запихнули, а утром вместе с пленными под усиленным конвоем в Новую Рузу погнали. Только туда пришли, нас с Ниной сразу в штаб на допрос, переводчика позвали.

Офицер спрашивает: «Кем и зачем вы посланы?» Мы снова свою легенду повторяем. Тогда нас обыскивать стали. Мы по дороге все улики выбросили — йод, кальцекс, бинты, — чтобы не подумали, что мы медсестры. Но за подкладкой пальто у меня, как назло, запал от гранаты обнаружился. Видно, карман дырявый был, запал и провалился. Офицер побагровел, несколько раз меня по лицу ударил так, что потом всю ночь в ушах звенело.

— Рус капут! Сталин капут! Москва капут! — Офицер так орал, что его немецкая овчарка вдруг стала лаять. Интересная картина получилась: офицер на меня кричит, а его любимая собака на хозяина лает!

Насчет запала я с ходу сочинила: мол, ничего особенного, увидела на дороге, подумала, губная помада, положила в карман, а он дырявый. Тут офицер меня за руку дернул так, что я отлетела в другой угол.

Потом нас в маленькую пустую комнатушку на ночь отвели в том же доме, вместе с собакой. Всю ночь мы не спали, все обдумывали, как отсюда выбраться. Только разве выберешься, если в каждой комнате вооруженные гитлеровцы. Поняли мы, что убежать не удастся, утром нас как партизанок расстреляют. Приготовились достойно умереть…»

6

И все-таки Леле и Нине удалось бежать. Под утро за стенами комнаты, в которой находились девушки, раздались тревожные крики и топот ног. Жалобно заскулила, заметалась овчарка. Леля тихонько приоткрыла дверь, и в комнату повалил густой дым.

— Пожар! — шепнула Леля, глядя, как полуодетые гитлеровцы в панике выскакивают из помещения на веранду, из-под пола которой уже пробивались языки пламени.

— Бежим! — крикнула она Нине. — Открывай окно! Быстро!

Через несколько минут они уже были на улице. С противоположной стороны дома до них доносились громкие голоса, раздавались команды, застрекотала автоматная очередь. Гитлеровцам было не до пленниц.

— Через поле и в лес! — скомандовала Леля, и подруги, пригнувшись, побежали, еще не веря, что удастся спастись.

До леса было всего метров пятьсот, но в темноте они то и дело спотыкались о кочки, камни, колдобины Ни на секунду не покидал страх, что сейчас в спину ударит вражеская пуля. Вот где выручила хорошая спортивная подготовка. Благополучно добежав до лесочка, подруги пластом упали на землю. Они были счастливы — ведь им удалось избежать неминуемой гибели. Однако впредь надо быть осторожнее, опасность подстерегает их на каждом шагу…

Размах партизанского движения вынудил фашистское командование усилить карательные органы. К началу нападения на Советский Союз в ведомстве Гиммлера