Зовите меня Ада - Елена Воздвиженская

лакать. Багровые капли летели во все стороны, падая на пол, и проливаясь на руки Ады, её обнажённую грудь и лицо с белыми, как полная мёртвая луна, глазами. Наконец, тварь насытилась. Она упала на пол и растеклась вокруг свечей, не решаясь проникнуть внутрь.

Петровна ни жива, ни мертва от ужаса, стояла как вкопанная, не в силах оторвать взгляда от происходящего, и как заворожённая глядя на Аду. А та всё стояла на коленях, держа в протянутых руках миску с кровавыми подтёками. Внезапно из всех углов потянулись тени, сквозь приоткрытую форточку Петровна услышала нарастающий шорох, который становился всё сильнее и сильнее, и перерос в гул, подобный тому, который бывает в самолёте, когда тот взлетает с поверхности земли, и на какой-то миг у пассажиров закладывает уши так, что наступает полная глухота. То же самое испытывала сейчас и Петровна.

– Пора-а-а, пора-а-а, – донёсся до неё шёпот множества голосов.

– О чём это они? – мелькнуло в ошалевшем сознании Петровны.

– Мзда-а-а, плата-а-а, жертвы-ы-ы, – шептали голоса, наваливаясь куполом над фигуркой Ады.

Шёпот их становился всё громче и громче, и постепенно перерос в мерзкий высокий звук, писк, от которого уши заложило окончательно. Этот ультразвук, казалось, проникал во все внутренности и буравил их миллионами мелких иголочек, заставляя сжаться в комок боли.

Петровна даже здесь, за стеклом чувствовала его силу. Ада же в комнате повалилась вдруг на пол, затряслась в судорогах, выгнулась коромыслом, приподнявшись на пятках и затылке, закатила белёсые глаза. Изо рта её хлынула тёмная струйка. Петровна ахнула, прижала руки к груди, побледнела.

Аду начало крутить по кругу и выворачивать так, словно некая невидимая громадная рука дёргала за ниточки, а Ада подобно марионетке, неестественным ломаным движением вскидывала то руку, то ногу и ползла по полу в той же позе паука, выгнув дугой спину. Наконец, она повалилась как мешок, словно в ней не было ни единой косточки, и замерла. Смоляные тени поползли назад, в темноту коридора, свечи вновь вспыхнули ровным пламенем, крыс взобрался Аде на лицо и принялся вылизывать её нос и щёки.

Ада вздрогнула, вздохнула глубоко, повернула медленно голову вбок, и, вперившись взглядом в стоявшую за окном Петровну, совершенно отчётливо глянула на неё. Петровна и сама не поняла, как она это определила, ведь глаза той продолжали оставаться пустыми и белыми. Однако, она могла поклясться, что Ада смотрела прямо на неё. Губы Аделаиды дрогнули, она подняла безжизненную руку, обтёрла кровь со своих губ, размазав её по щекам ещё больше, и вытянув вперёд ладонь, указала пальцем на подсматривающую. Рот растянулся так, что казалось сейчас порвётся:

– Ты-ы-ы, – прошептала Ада, продолжая указывать пальцем на Петровну, – Первая-я-а-а… Отдаю тебя…

Петровна в ужасе отпрянула, наконец, от стекла, и, ломая кусты вишни, с треском и шумом, нисколько более не заботясь о конспирации, бросилась бежать. Перед глазами её стояла эта нечеловеческая жуткая ухмылка на окровавленном бледном лице, а в ушах звучал зловещий шёпот:

– Ты-ы-ы-ы…

Петровна бежала, несмотря на бешено колотившееся сердце, готовое выпрыгнуть из груди наружу и сильную боль в правой ноге, невесть откуда взявшуюся (может перелом, мелькнуло в сознании). Шёпот не прекращался, он слышался ей повсюду – в шелесте ветра в ночной листве, в звуках трамвая на соседней улице, в лае собак на пустыре. Она налетела на чёрную кошку, выпрыгнувшую из тёмной подворотни прямо под ноги, упала, ободрав ладони и колени. Тут же поднялась и вновь бросилась бежать.

– Завтра же всё расскажу Кузьминичне, а сейчас надо закрыться, спрятаться, запереть все двери. Она точно ведьма! И Галке, Галке тоже надо всё рассказать. Что творится…

Полная голубовато-бледная луна, похожая на лицо покойника, взошла над домами. Звёзды погасли. Наступила чёрная ночь.

***

Наутро двор огласил вой сирен. Это Кузьминична, не застав свою подругу на скамейке, подняла тревогу и отправилась к ней домой. Когда та не открыла и дверь, Кузьминична позвонила в МЧС. Когда спасатели вскрыли квартиру, было уже поздно. Петровна была мертва. Она лежала на полу посреди своей спальни, и лицо её было искажено ужасом.

Глава 7

– Слушай, Любочка, как тебе наша новенькая?

– Ты про Аду что ли? Нормальная, отзывчивая такая, всегда поможет, подскажет, да и хирурги наши от неё без ума, она, говорят, порой даже врачам во время операции подсказывает, представляешь?

– Ну-ну, – Олеська сидела, закинув ногу на ногу, на диване в сестринской, и рассматривала свой свежевыполненный в выходные, маникюр, – То есть тебе она нравится, правильно я понимаю?

– Ну, я ничего против неё не имею. Она меня вот недавно учила антибиотики рассчитывать для разведения.

– Эх, ты, – вздохнула Олеська, – Зелёная ты ещё, неопытная. А меня-то она не проведёт. Я её насквозь вижу.

– И что ты видишь? – Любанька придвинулась поближе, вся замерев от любопытства.

– Да то и вижу, – отрезала Олеська, – Что подмазывается она к докторам, хочет, небось, нашу старшую подсидеть.

– Маргариту Сергеевну? – удивлённо захлопала ресницами Любанька.

– Её, конечно, а то кого же, – свысока ответила Олеська, не отрывая взгляда от своих голубых ноготков.

– Ой, Олеся, какой у тебя маникюр красивый, – протянула Любаша, – А старшая не станет ругаться?

– А она и не увидит. Я ж почти всё время в перчатках в перевязочной.

– А что если проверка? Инфекционист заглянет?

– Ой, брось, кому мы нужны? Они всегда предупреждают заранее, что придут. Что теперь, всю жизнь с обломышами вместо ногтей ходить? У нас и так на лице маска, на руках перчатки, вместо красивого платьица – костюм медицинский, – Олеська нахмурилась.

– Ну, мы же…

– Ой, вот только не начинай, что мы знали, куда шли, – отрезала Олеська.

Любанька смущённо опустила глаза.

– Ладно, прослежу-ка я за этой супер медсестрой, – пробормотала Олеська себе под нос, – А то, слышала новость-то? Ей уже предлагают от больницы направление дать, чтобы бесплатно на хирурга выучить, о, как!

– Да ты что? – ахнула Любаша, – А она что?

– Что? Отказалась. Говорит, возраст уже не тот, чтобы учиться. Конечно, ей же уже сорок два вроде. Вот, кстати, странно, как ей удаётся так выглядеть, на двадцать лет? Хм… Ну да ничего, я за ней понаблюдаю.

***

С громким стуком на пол полетел распатор. Анатолий Иванович вскинул на Аду удивлённые глаза, но ничего не сказал, и подождал, пока она подаст ему новый стерильный инструмент. Ада работала сегодня из рук вон плохо. Она путала инструменты, не слышала просьбы хирурга с первого раза, а теперь и вовсе уронила инструмент на пол. Несмотря на всё это, операция прошла успешно, хотя и малость затянулась, и обеспокоенные нервные родственники, ожидающие в отделении, уже издёргали постовую сестру вопросами о том, как оно там.

– Адочка, что с вами такое? – был первый вопрос, заданный Анатолием Ивановичем после того, как они остались на миг одни у операционного стола, а пациентку уже забрали в реанимационную палату, – Уж не приболели ли вы, деточка?

– Всё в порядке, Анатолий Иванович, – ответила та, – Просто чувствую себя как-то неважно сегодня.

– Эх, и заменить-то вас некем, – посетовал по-отечески пожилой хирург, – Ну, кого я поставлю сюда? Ещё две операции впереди.

– Не беспокойтесь, Анатолий Иванович, я выдержу, всё нормально.

– А что болит-то?

– Душа, – хотела было ответить Ада, но тут же остановила себя и тихо прошептала, – Давление немного шалит. Видимо, к перемене погоды.

– Да, деточка, осень приближается, – улыбнулся хирург, – Я люблю осень, рыжую, как вы!

Он рассмеялся, и, похлопав Аду по плечу, пошёл мыться на следующую операцию.

***

Прошло два дня. На утренней планёрке заведующий Игорь Петрович был мрачнее тучи.

– У нас летальный исход, товарищи. Думаю, все уже в курсе.

– Давно не было, – тихо сказал чей-то голос.

– Давно, – подхватил заведующий, – Но дело в том, что в данном случае это был не экстренный больной и даже не какой-то сложный случай. Да, операция