Один день, одна ночь - Татьяна Устинова

Кроме того, от Таис Ланко до Манон Леско совсем уж рукой подать!

– Ты играешь в аббата Прево? – спросила Маня, первый раз услышав новое имя возлюбленной Анатоля, а девчонка – знаток Гессе и литературы вообще – наивно спросила, при чем тут аббат.

В общем, и смех и...

– Грех, – под нос себе пробормотала Маня и глотнула еще вина, шут его знает, может, и тосканского, – и грех, и смех...

– Что ты там бормочешь? – Анатоль залпом хлопнул коньяку, довольно прилично, покопался в тарелке с сыром, ничего не выбрал и шумно выдохнул. – Развожусь я, Машка. Все. Больше не могу.

– Как?! – воскликнула Поливанова без особого энтузиазма. – Опять?!

– Вот что такое, а? – Анатоль вдруг покраснел и быстрым движением плеснул еще коньяку. – Вот чего ты мне сейчас морали будешь читать? Не учи взрослого дяденьку жизни, Машенька! Я гораздо больше тебя понимаю! И я говорю – не-мо-гу! Все!

Маня вздохнула.

Хоть бы Алекс быстрее вернулся со своего интервью! Яблок и колбасы не привезет, конечно, но Анатоля... разгонит. Непонятно, почему так получилось, но Анатоль Кулагин Александра Шан-Гирея не то чтобы недолюбливал, а... как будто побаивался, что ли!..

Алекс никогда не вступал ни в какие дискуссии, в присутствии Таис Ланко вообще молчал. Поначалу Таис воинственно наскакивала на него с обвинениями, что, мол, Алекс пишет мелкобуржуазную прозу для старичков и импотентов, а писать нужно о том, что сатана грядет, и сгнивший мир смердит, как разложившийся труп, и черное солнце вот-вот встанет на Западе и возвестит, что настал последний передел.

Алекс какое-то время слушал, а потом неизменно спрашивал, очень вежливо:

– Хотите кофе? Или бутербродов? И хлеб, и колбаса у нас обыкновенные, от Елисеева.

Таис не понимала, почему Маня в этот момент всегда улыбалась, а Анатоль, наоборот, раздражался и говорил любимой, что она «чудовищно необразованна».

С самим Анатолем Алекс разговаривал вполне дружелюбно, но как-то слишком отстраненно, словно британский принц с королем Свазиленда Мсвати Третьим, явившимся на прием в Букингемский дворец в плетеной соломенной шляпе. Вроде и придраться не к чему, и протокол соблюдается, но тесного общения на равных никак не выходит.

В кулуарах Анатоль называл Алекса «хрен с горы» и еще – «наша гребаная знаменитость».

Алекс, в свою очередь, под разными предлогами уклонялся от участия в передаче, которую вел на радио Анатоль, и предложение написать колонку в тот же журнал отверг решительно.

В общем, дружбы двух талантливых и сильных мужчин не получилось.

– И слава богу, – вслух подумала Маня.

– Чего там слава богу?! – взвился Анатоль. – У нее ребенок, она меня разденет, как липку!

– Кто? – не поняла Маня, думавшая о своем.

– Таис, кто еще! – Он придвинулся и заговорил со страстным придыханием: – Машка, найди хорошего адвоката, а?! Ты же вроде с Глебовым дружишь! Пусть он ее голой оставит! Как подобрал нищенку подзаборную, так под забор и выброшу! А дочка чтоб со мной!.. А то ведь увезет в Одессу мою девочку, к биндюжникам своим, сука недотраханная!..

– Стоп, – приказала Маня. – У тебя, Толечка, своих адвокатов небось пруд пруди. Никого я тебе искать не буду. И что такое ты в голову взял?! Зачем тебе ребенок? Ей шесть лет всего! А тебя дома никогда не бывает, ты путешествовать любишь, эссе пишешь, ресторации уважаешь. Кто с ней будет заниматься?

– Дура! – Анатоль топнул ногой так, что перепуганно зазвенели высокие рюмки в прадедушкином буфете. – Нет, ну дура же, а?!. Все вы, бабы, одним местом думаете! Я что, должен Нийку отдать ее любовникам?! Чтоб она от них там набралась...

– Нет, конечно, ее лучше отдать твоим любовницам, – перебила его Маня. – Они все, как одна, готовы заступить на вахту, да?.. И от них она как раз наберется только хорошего, доброго!

Девочку звали Нийя – очень красиво и очень непонятно, – и бесконечные родительские скандалы к шести годам превратили ее в совершенную неврастеничку. Ее то осыпали поцелуями и подарками, то отсылали к бабушке в Одессу, то вдруг забирали обратно в Москву, то устраивали в подготовительный класс для детей элиты, то неожиданно начинали воспитывать в суровых православных традициях – в зависимости от настроения и от того, кто из родителей в очередной раз выиграл мелкую или крупную баталию.

Маня девочку Нийю не любила, стыдилась этого и старалась делать вид, что любит. Нийя, совершенно запуганная и задерганная родителями, знай только закатывала истерики по любому поводу.

– Нийка – моя дочь, она должна жить в Москве, учиться в Париже, ездить на море, а эта дрянь безмозглая ничего подобного ей дать не сможет и пусть катится на все четыре!.. Ты это хоть понимаешь?! Да где тебе! У тебя детей не было никогда!

Маня промолчала.

...Хоть бы Алекс скорее приехал!

– Безмозглая дрянь жила с тобой... сколько? Семь лет-то точно! И это она родила твою дочь, которая должна жить в Москве и учиться в Париже.

– Да от меня любая бы родила, и счастлива была б, что я ее обрюхатил!.. В ногах бы у меня...

– И выхода у тебя теперь никакого нет, Толя. Что бы ты сейчас ни орал, твоя жена в любом случае останется матерью твоего ребенка. Навсегда. До самой смерти. И ты должен будешь с ней договариваться.

– Я не стану с ней договариваться! Договариваются с теми, у кого в голове есть разум, а у вас, у баб...

– Ты зачем ко мне пришел, Толя?

Он удивился совершенно искренне:

– Как зачем? Поговорить! Ты мой самый старый друг, Машка, хоть и баба! Дай совет, а?.. Вот что мне теперь делать? Я же ее любил, так люби-ил!.. А она за все добро, что я для нее сделал, в душу плюет! Любовника завела и собирается Нийку увезти и спрятать.

– Про любовников слушать не желаю, – сказала Маня. – Ты первый начал. Ты же ни одной юбки не пропускаешь!.. И даже не скрываешь ничего.

– Я мужчина, и у меня потребности.

– Ты бы свои потребности или придержал малость, или удовлетворял где-нибудь в сторонке, где никто не видит. А ты с каждой пассией для желтых журналов фотографируешься! И что твоя жена должна делать? Любоваться, что ли, на эти потребности твои?

– Помалкивать она должна! Я ее содержу, кормлю, пою, одеваю!.. Я ее в прошлом году во Францию на две недели возил, туфли купил за четыреста...

– Заткнись.

Он осекся.

– Что?

– Ты скотина.

Неизвестно, что было бы дальше, потому что Анатоль тяжело задышал и сощурил бешеные желтые глаза, а Маня поднялась, сразу став на голову выше его, и потными от гнева пальцами крепко взялась за ножку бокала, из которого пила, и даже с наслаждением представила себе, как выплескивает содержимое ему в лицо и красное вино заливает его неопрятную, мятую на животе рубаху, но тут где-то очень далеко произошло какое-то движение, негромко хлопнуло, и Алекс позвал: