Хрен с Горы - Изяслав Кацман

Так что ваш покорный слуга со своими весьма расплывчатыми теоретическими познаниями о керамическом производстве и вколоченным десятью годами школы и пятилеткой универа представлением о дисциплине очень быстро вырос в глазах скупого на похвалы, зато щедрого на весьма замысловатую ругань мастера.

Увы, главная моя цель, достижение высоких температур, пока откладывалась: туземцы использовали для обжига посуды простые дровяные печи без всякого принудительного поддува. Правда, тяга в устроенных Понапе печах была о-го-го. Кстати, именно умение сооружать печи с мощной тягой и поддерживать конструкцию в рабочем состоянии и было одной из составляющих мастерства хромоногого гончара наряду со знанием свойств глины, выкапываемой в разных местах, и кучей всяких тонкостей, связанных с её обработкой, от которых пухла голова.

И кто сказал «примитивное производство»? Таких вот снобов самих заставить бы запомнить (опять же, без помощи каких-либо записей, заметьте!), как отличать друг от друга все четырнадцать видов глины, встречающиеся вокруг Бон-Хо, как и в какой последовательности мешать каждую разновидность с песком, толчёным углём или птичьим пухом, а потом – многочисленные «нужно» и «нельзя» при формовке, сушке и обжиге изделий. Так что критически осмысливать всю эту лавину обрушившегося на меня скопища знаний и приёмов я был способен только месяца через четыре, когда Понапе уже чаще молчал (что означало одобрение), нежели ругал меня.

Первое, что бросалось в глаза, кроме некоторой корявости посуды (находящейся в прямой зависимости от корявости рук – если у меня выходило, особенно поначалу, сплошное безобразие, то Понапе или Алиу, как звали девчонку, лепили вещи просто загляденье), делавшейся без гончарного круга, это отсутствие глазуровки, из-за чего влагу керамика нашего производства выдерживала плохо. Отчасти спасала смола некоторых деревьев, которую наносили на посуду вроде лака. Но, во-первых, её было мало, во-вторых, технология нанесения была очень муторной: хотя твердела смола очень долго (если хотите, чтобы чашка не облезла через два дня, сушите несколько недель на воздухе, и вообще, чем дольше, тем лучше), для получения более-менее приемлемого результата нужно было собрать её как можно более свежую, ещё жидкую, аккуратно и равномерно размазать кисточкой по поверхности. Даже чуть затвердевшую смолу использовать было бесполезно: с водой её размешать, конечно, можно, только держаться на глине нормально она уже не будет.

Самые общие соображения подсказывали мне, что в органических растворителях, хотя бы в спирте, смола эта должна растворяться без потери свойств, а может, даже и с улучшением качеств. Ну где же спирт взять, не говоря уж о толуоле или бензоле. Брагу из фруктов или баки местные широко использовали, но как из неё отогнать самогон хотя бы градусов семидесяти, имея из пригодной посуды только керамику собственного производства, без змеевиков и холодильников, я не представлял.

От лака мои мысли перешли к глазури – это не то легкоплавкая (ага, «легко»… тысячи полторы градусов) глина, не то стекло. Скорее, всё же стекло. Для получения стекла нужно… Проклятие, учиться нужно было лучше! Вспоминаем, вспоминаем… Ага: песок, уголь, известь!!! Для получения извести нужен мел или мрамор, или ещё какой-нибудь известняк. И температура около тысячи градусов. Причём неизвестно, что проще – достичь такой температуры или же найти материал для обжига, при моих-то познаниях в минералогии.

Так получилось, что в итоге и мысли мои, и действия далеко ушли от первоначального замысла насчёт металлургии. А всё потому, что маловато у меня знаний: тут геолог нужен, определяющий на глаз и зуб руды и минералы, а не химик.

Впрочем, к концу сезона дождей я сумел в разговорах с Понапе выработать некоторое подобие плана работ.

Во-первых – уголь. Древесный, конечно. Из растущих на сырых местах деревьев, похожих на ивы. Подобно земным ивам, тонкие и гибкие ветки местных аналогов шли на плетение корзин. И точно так же, как ивы, эти деревья были весьма живучи – на полях мне доводилось мучиться с их побегами, норовящими прорасти то тут, то там. Учитывая живучесть и способность к росту туземных ив, я мог не беспокоиться, что расширение масштабов производства вызовет экологический кризис.

Во-вторых – меха. Хромоногий гончар вынужден был поверить мне на слово, какая это замечательная штука. Заодно он разрешил высказанное мной затруднение насчёт прочных шкур. Из сухопутных животных на острове не было ничего крупнее домашней свиньи, но, как оказалось, на прибрежных пляжах устраивают лежбища какие-то ластоногие, именуемые папуасами гиликуму, отличающиеся дубовой шкурой. У них она идёт на доспехи и обувь. Ценятся тюленьи (пусть будут тюлени, чтобы сильно не заморачиваться) шкуры весьма высоко, но Понапе обнадёжил, что сумеет обменять нашу продукцию на пару-тройку таких шкур отличного качества. Разумеется, при нагнетании воздуха мехами придётся попотеть. Надеюсь, делать это придётся не мне – пусть два оболтуса, от которых всё равно толку меньше, чем от Алиу (или, как я прозвал её про себя – Алки), поработают, чтобы жизнь мёдом не казалась.

За стеной хижины шумит дождь. Как же он надоел. Казалось, всё пропиталось сыростью. Что-то рано сезон дождей в этом году наступил. Впрочем, это со слов стариков, того же Понапе.

Опять перерыв в работе мастерских. Предлагал же я хромоногому построить крышу над печами, чтобы можно было работать и в дождь. Хотя он прав – опасная затея: достаточно одной искры, чтобы навес из тонких веток, пальмовых листьев и травы вспыхнул за милую душу. Но как всё-таки обидно и скучно сидеть в полутьме хижины, когда есть куча идей и задумок. Алка бы пришла, что ли…

В углу валялись кучей серых кож мехи – первый мой опыт технического прогрессирования. Мягко говоря – не вполне удачный. То есть воздух, они, конечно, гоняли, но, во-первых, делали это периодически, с паузой в несколько минут на набор следующей порции, во-вторых, требовали большой физической силы, в-третьих, внутренний каркас, обеспечивающий их автоматическое выпрямление и наполнение воздухом, сделанный в виде перевёрнутой неглубокой корзины из местного ивняка, при высыхании быстро терял упругость, и приходилось его то и дело замачивать, рискуя получить размокание рыбьего клея, герметизирующего швы, в-четвёртых, впускное отверстие требовалось затыкать вручную. Вроде бы должны быть какие-то клапаны, причём простые: средневековые кузнецы, если верить картинкам из учебника истории, уже пользовались вполне нормальными кузнечными мехами. Но как этот самый клапан сделать? Так что использовалось это «чудо» инженерной мысли нами всего несколько раз. Полдня мучений с нагнетанием воздуха, затыканием дырки и выдавливанием воздуха в пламя печи через оставленную дыру в стене, вечером – профилактическое смачивание прутьев, для сохранения гибкости. И в итоге на десяток чашек получали пару-тройку, выдержавших обжиг при более высокой, чем раньше, температуре. Впрочем, Понапе мало-помалу, подбирая подходящую глину, рецептуру смеси и условия обжига, добивался всё большего выхода годной продукции – первые два раза вообще всё трескалось. Мне бы его упорство и оптимизм.