Исчадие рая - Марина Юденич

Впрочем, были они довольно щедры, но и это проистекало из желания быть не хуже других.

По этой классификации новую посетительницу следовало бы отнести к категории кошек помойных – она говорила вызывающе громко, постоянно оглядывалась по сторонам; на стойку рецепции к тому же были демонстративно выложены изящный и дорогой, последней модели, мобильный телефон и связка ключей, явно автомобильных.

Пальцы женщины были унизаны очень дорогими кольцами знаменитых ювелирных фирм, запястья украшали несколько массивных браслетов и усыпанные мелкой алмазной россыпью классические часы «Картье», стоимость которых не составляла для Инги секрета. Одета вновь прибывшая была также дорого и стандартно, без малейшего намека на индивидуальный стиль – плотно обтягивающие худощавые бедра белые бриджи-стрейч, тонкий трикотажный топ от «Гуччи» со сложно переплетенными асимметричными бретельками, на ногах босоножки «Полини», сумка и солнцезащитные очки от «Шанель». Сотни похожих на эту как две капли воды девиц днем, с фанатизмом кладоискателей, совершают планомерные обходы и объезды московских бутиков, а вечером спешат навстречу приключениям в ночные бары и казино, модные рестораны и полузакрытые богемные клубы. Там проводят они время до утра, чтобы уже на следующий день начать все сначала.

Впрочем, фигура у девицы была недурна, в том смысле, что была она очень худой, почти истощенной и по-детски угловатой. Теперь это было модно. И Инга даже на минуту усомнилась: не начинающая ли модель, раздобыв денег, заглянула к ним, с тем чтобы окончательно отшлифовать свою внешность. Но тут же эта мысль сразу же была отброшена: Инга вспомнила, какой неровной, спотыкающейся походкой шла женщина к стойке рецепции. Модели так не ходят, даже начинающие.

– Что ж, все складывается замечательно. Завтра как раз, между одиннадцатью и тринадцатью часами, Вера свободна, записываю вас к ней. Если я правильно поняла, вас устраивает это время?

– Время? Да, я могу в одиннадцать.

– Простите, мне нужно будет указать вашу фамилию, имя и контактный телефон.

– Хорошо, пишите: Ангелина Разумовская.

– Какая красивая фамилия. Вы из тех Разумовских? – в меру восторженно и совершенно натурально поинтересовалась Инга. А про себя безапелляционно решила: все вранье – и имя, и фамилия. Впрочем, кошки помойные часто назывались не своими именами, как правило, лишь для того, чтобы произвести лучшее впечатление. Эта была не исключение.

– Да, конечно. Других Разумовских в России нет, если только самозванцы. – Она продиктовала телефон, очевидно мобильный, но это правилами салона не возбранялось. В конце концов, личность клиента не имела такого уж значения, гораздо важнее была его платежеспособность.

– Вам позвонить, чтобы напомнить о нас?

– Нет. У меня хорошая память.

Она уже собиралась уходить, когда Инга все же решила поинтересоваться:

– Простите, госпожа Разумовская, как зовут вашу подругу, рекомендовавшую вам салон, мы должны будем поблагодарить ее за нового клиента…

– Зачем? Я сама ее поблагодарю, если останусь довольна. Вы меня поняли?

Разумовская резко отвернулась от стойки и, нервно вздернув на плечо сумку, ломаной походкой быстро направилась к двери. Ни о каком прощании речи, разумеется, не шло, она просто толкнула перед собой стеклянную плоскость и скрылась в жарком мареве раскаленного июльского дня – столбик термометра в Москве поднялся сегодня до 30 градусов по Цельсию.

В салоне были бы очень сильно удивлены, случись кому проследить дальнейший путь новой клиентки, после того как за ней мягко затворилась тяжелая стеклянная дверь. Особенно, пожалуй, удивлена была бы Инга. Ибо по ее классической, «женской» классификации помойные кошки непременно и очень упорно стремились поставить свои машины в самой непосредственной близости от крыльца салона. Справедливости ради следует отметить, что машины у них, как правило, были отличные – престижных марок v весьма дорогие. В этом, собственно, и крылась причина такого упорства при парковке – вероятность быть замеченной садящейся в престижную иномарку или выходящей из нее на этом пятачке возрастала многократно. Ангелина Разумовская из салона ушла пешком, швырнув связку автомобильных ключей на самое дно сумки. Она долго петляла раскаленными улицами и переулками, неловко, как на шарнирах, переставляя свои стройные ноги, обутые в босоножки на высоченном каблуке, и доковыляв таким образом до огромного Хаммеровского центра, на стоянке которого ее дожидалась изрядно потрепанная «Волга» с шашечками на крыше. Салон машины напоминал духовку, раскаленную в ожидании какого-нибудь кулинарного творения, роль которого за неимением лучшего исполнял водитель – плотный, коренастый парень с копной нечесаных длинных волос. Ангелину он встретил глухим недовольным ворчанием, но она просто не обратила на него внимания. Плюхнувшись на заднее сиденье машины и с удовольствием вытянув утомленные ноги, юная дама коротко скомандовала: «На Тверскую».

Началом перемен послужило непонятное Лене, но очень, по ее разумению, красивое слово – кооператив. Что оно означает, Лена поняла несколько позже, а пока слово казалось ей каким-то сказочным, волшебным именем, вроде могучих Кариатид, загадочных Титанов и доброго волшебника Гудвина. Кооператив представлялся ей почему-то существом одушевленным, могущественным и щедрым. Хорош он был уже потому, что впервые упомянул его отец. Услышав незнакомое слово, Лена вся обратилась в слух и… стала невольной свидетельницей страшного скандала, сильно напугавшего ее, несмотря на привычку к частым бурным перепалкам родителей. Этот скандал был много серьезней обычной перепалки, поскольку речь шла, ни много ни мало, о судьбе их семьи. Это Лена поняла сразу, несмотря на нежный возраст. Много позже, когда сознанию ее стали доступны сложные коллизии «взрослой» жизни и, в частности, жизни ее родителей, ей открылось еще одно обстоятельство, определившее такой накал страстей в тот далекий и отнюдь не мирный семейный вечер. Можно даже с некоторым пафосом заметить, что тогда впервые в рамках одной семьи сошлись в смертельной схватке две идеологии: старая – советская, социалистическая, основанная на пресловутом равенстве неимущих рабов, и новая – жестокая и беспощадная, нарождающаяся на свет в крови, муках и грязи, как нежеланный ребенок, производимый нищей бродяжкой у обочины пыльной дороги, идеология предпринимательства, казавшаяся растоптанной и загубленной в России навек фанатичными строителями нового мира в далеком 1917-м. Это тоже было бы вполне обоснованное сравнение и верное по существу, но Лена знала и другое, лично для нее более существенное. Ценой победы тогда было главенство в семье, главенство бесспорное, непоколебимое и вечное, до конца жизни или, по крайней мере, совместного их проживания.

Однако все это поняла Лена много позже. Тогда же она просто сжалась в комочек за своей книжной загородкой и с ужасом слушала истерические крики родителей. Отец объявил, что создает кооператив и уходит в него вместе с несколькими коллегами – такими же, как он, младшими научными сотрудниками, прозябающими в одной из бесчисленных лабораторий одного из бесчисленных научно-исследовательских институтов. Лене почудилось, что отец с друзьями уходит в какое-то опасное дальнее плавание и становится теперь не «нищим инженеришкой», как часто называла его мать, а гордым и могучим конквистадором – грозой и хозяином морей. Мать же исступленно возражала против этого решения и кричала, что он тем самым губит не только свою карьеру, но и ее, только начавшую более или менее складываться, а в целом – честь и достоинство семьи. Под взлетом своей карьеры мать подразумевала недавнее ее вступление кандидатом в члены КПСС. Этого добивалась она долго и мучительно, не пропуская ни одного субботника, добросовестно перебирая гнилую картошку на овощных базах, исполняя любые поручения комитета ВЛКСМ, в члены которого ее недавно избрали. Этот день в семье был праздничным, мать даже раскошелилась на торт для своих новых комсомольских товарищей, а оставшиеся нетронутыми на комсомольской пирушке куски принесла домой, чтобы ее счастье могла с ней разделить и оценить в полной мере маленькая дочь. Все перипетии материнской борьбы за место в номенклатурных рядах Лене, несмотря на возраст, были хорошо известны, потому что в отсутствие других слушателей (отец большее время был занят добыванием денег, а если и был дома, разговоров на партийно-комсомольские темы упорно избегал, за что многократно был обозван «диссидентом» и «антисоветчиком») мать подробно излагала ей все детали своей мужественной борьбы за право быть в рядах передового отряда, сетуя при этом на бесконечные интриги конкурентов, наветы и даже анонимки, подлое проникновение в строгую многолетнюю очередь, за партийными билетами чьих-то ставленников и просто жалких подхалимов, отсутствие у некоторых, избранных на высокие партийные посты, товарищей должной принципиальности и прочая, прочая, прочая… что возмущало и ввергало в пучину яростных страстей ее правильную, жаждущую всеобщей справедливости и наступления светлой эры коммунизма, душу. Отец однажды проводил вечер дома, занятый починкой телевизора, и посему вынужден был краем уха слушать бурное словоизлияние жены, живописующей очередной виток номенклатурных интриг. Он вдруг оторвался от работы и неожиданно обратился к жене с вопросом: