Удивительное путешествие Помпония Флата - Эдуардо Мендоса

— Нет, — ответил он, отложив пилу и вытирая пот с лысины рукавом скромного хитона. — Бог велел: не убий, и я никогда не нарушил бы волю Божию. Да и по характеру своему я мало склонен к насилию. Однажды случилось мне усомниться в беспорочности моей жены, и я был готов прибить ее. Но, к счастью, не поднял на нее руки, и все разъяснилось, не оставив сомнений. С той поры я веду себя с примерной кротостью.

— Но ведь говорят, будто у тебя с убитым случилась размолвка и ты угрожал ему.

— Люди говорят слишком много неправды про меня и мою семью. На самом деле однажды я имел с убитым короткую беседу, и по ходу дела мы не сошлись во мнениях. Однако в конце концов поладили миром. Но и поцелуями на прощание все ж таки не обменялись, ибо я не только кроток, но и целомудрен. Нет, говорю тебе, расстались мы без обид.

— Тогда откуда пошел такой навет? Вот первое, что следует выяснить.

— Но каким образом ты собираешься это сделать?

— Потолкую с людьми.

— И ничего, поверь, не добьешься. Никто не станет отвечать на твои вопросы, а если кто и ответит, то непременно солжет.

Тут в разговор вмешалась его жена и сказала:

— Не отказывайся от помощи, Иосиф.

Плотник бросил на нее невозмутимый взгляд.

— Зачем ты так говоришь, жена? Тебе же хорошо известно, что я должен молчать.

— Должен молчать? — переспросил я. — А может, это как-то связано с размолвкой, случившейся между тобой и убитым?

— Да, есть кое-что, о чем я должен молчать, — повторил Иосиф, — и этим все сказано. Не упорствуй, прошу тебя.

— Но ведь если ты не поможешь мне, я мало что смогу сделать, — бросил я в раздражении.

— Что ж, тогда пусть свершится воля Божия, — изрек плотник.

— О каком боге ты ведешь речь? — решил уточнить я, выведенный из терпения его безвольным фатализмом. — У вас один бог, а у нас их много, и если бы свершалась воля наших богов, мы, смертные, проводили бы жизнь, утоляя свою похоть. Доверься мне, Иосиф, послушай, что говорят тебе жена и сын, и не вмешивай в это дело Бога. Речь идет о твоей жизни, а не о Боговой. Что же касается его воли, то откуда нам знать ее, коли сам он не удосуживается открыть эту самую волю? А вдруг Яхве как раз и желает, чтобы ты был спасен благодаря моему вмешательству?

Столь веские аргументы, казалось, пробили брешь в упорстве, с каким плотник Иосиф держался принятого решения. Он даже открыл было рот, словно собираясь сказать нечто важное. Потом замер, бросил взгляд на жену, пожал плечами и вернулся к прерванному делу. Женщина проводила меня до двери. Когда мы переступили порог, она обратилась ко мне с такими словами:

— Не обижайся на моего мужа и не думай, что он ведет себя так лишь потому, что ты римлянин. Мы ко всем относимся с уважением, исправно платим подати и той и другой власти, соблюдаем праздники и каждый год на Пасху посещаем Иерусалим. Если он упрямится и хранит молчание, значит, тому есть свои, важные для него, причины, и не мне ему перечить.

И, скромно кивнув, она снова вошла в дом и закрыла за собой дверь, оставив нас с Иисусом на улице.

— Ну что? — спросил я. — Теперь ты и сам видел, насколько тщетны все мои усилия. Если тот, кто в первую голову заинтересован в установлении истины, сам же упрямо помогает ее утаить, я ничего не сумею поделать. Давай мне деньги, и оставим все как есть.

— Ни за что, — ответил Иисус. — Ты ведь еще не выполнил свою часть договора. Я нанял тебя, чтобы ты нашел настоящего убийцу, и пока ты его не отыщешь, наше с тобой дело нельзя считать завершенным.

На улице было довольно людно, поэтому я не решился влепить ему пару подзатыльников и отобрать то, что, если рассудить по справедливости, было мною уже заработано. Поразмыслив немного, я сказал:

— Ладно. Все равно надо чем-то занять время. Вот я и примусь за выяснение кое-каких обстоятельств. Главное, надо дознаться, откуда проистекает ложное обвинение, если, конечно, оно и на самом деле ложное, и какова конечная цель навета. А еще не лишним было бы хоть что-нибудь узнать про само убийство. Время поджимает: солнце катит к зениту, скоро полдень, а после захода солнца отца твоего казнят. Хорошо бы нам с тобой разделить работу, чтобы удвоить пользу. Я попытаюсь установить источник злобного навета. А ты выяснишь все, что сумеешь, про убитого: чем он занимался, какими путями обрел такое богатство, кто его родственники и рабы, и особенно — вольноотпущенники. А также все, касающееся его друзей и врагов. Как узнаешь что, беги ко мне. Трудно сказать, где я буду находиться, но коль скоро моя персона пробуждает такое любопытство у черни, ты легко отыщешь меня. Да, давай, пока не разошлись, условимся еще об одной вещи: даже если наши труды не увенчаются успехом и твоего отца казнят, я все равно получу условленную плату.

— По рукам, раббони, — согласился Иисус.

Как и в большинстве городов, о Фабий, в Назарете Храм возведен на холме. Это сооружение солидных размеров, ибо предназначено оно не только для поклонения богу и для священников, но одновременно исполняет функцию цитадели, и там же стоит еврейский гарнизон. А еще в Храме заседает синедрион, и туда же стекаются подати, там хранят архивы и всякого рода списки, как и городскую казну. Храм окружен стеной в триста локтей длиною и имеет только один вход, благодаря чему место это практически неприступно, кроме случаев, когда атакующие пускают в ход большие осадные машины. Самая главная часть Храма — храмовый двор, где помещается жертвенник всесожжения, причем жертвы приносятся каждодневно. В мирное время ворота Храма открыты с рассвета и до вечернего часа.

Стражнику, который вышел мне навстречу, я сказал, что хочу видеть Апия Пульхра, а если того нет, то первосвященника Анана. Трибуна и вправду не оказалось на месте, зато Анан согласился принять меня по окончании утренних ритуалов. Запах жареного мяса, которому в это время, по всей видимости, отдавали должное священники, витал повсюду.

Я ждал недолго, и вскоре Анан велел провести меня в комнатку, где он сменял льняной хитон, забрызганный кровью тельца, только что принесенного в жертву Яхве, на чистую одежду. На все мои вопросы он отвечал весьма взвешенно, но без утайки. Если верить Анану, об осужденном плотнике он знает мало, да и то малое — лишь понаслышке. Знает, что зовут его Иосиф, сын Симона, и что он, по словам некоторых, утверждает, будто происходит из именитого рода.

— Ни много ни мало как из Давидова дома, — с насмешкой добавил первосвященник. — Это все равно как если бы римлянин похвалялся тем, что ведет свой род от Энея или Капитолийской волчицы. Вздор!

Помимо этого о поведении плотника нельзя сказать ничего дурного: законам следует неукоснительно, подати платит исправно, дело свое знает, заказы выполняет в срок, цены за работу не заламывает, скромен, замкнут, но и умом, судя по всему, не блещет.

— Хотя в прошлом его, — добавил почтенный старец, понизив голос, — имеется немало весьма темного.