Боги войны - Дмитрий Агалаков

Солнце уже садилось, алым клубком горя за тёмными заволжскими лесами, расплывалось рыжим огнём по реке. Темнота быстро сгущалась над водой.

Ногайский посол Хасим-бек подъехал к русскому послу.

– Не дело это – сейчас переходить реку, – сказал он. – Не дело ночью оказаться на том берегу. Потеряемся все!

– Казаков боишься? – усмехнулся Пелепелицын.

– Не боюсь – опасаюсь, – зло зыркнув глазами-щёлочками, ответил тот. – На меня большая честь возложена – письмо вашему государю доставить. Мир между нами сохранить. Убьют меня – Урус не простит это белому царю. Сам знаешь.

– Разумно, – кивнул Пелепелицын. – Поплывём на рассвете! – бросил он своим кораблестроителям. – На зорьке поплывём…

– Как скажешь, барин, – развёл руками Соловей, внимательно слушавший разговор двух государственных мужей.

В эту ночь, как и в предыдущие, ногайцы расставили охрану. По периметру лагеря горели яркие костры. Через каждые четыре часа стража менялась. Бухарский караван ночевал в центре, от греха подальше. Но слишком большим было войско под руководством Пелепелицына и Хасим-бека – кто нападёт на такое? Каким числом супротив встать надобно?

Нет в округе такой рати и быть не могло.

Едва небо стало светлеть, пошли окрики сторожевых по войску. Сотни людей зашевелились у потухших костров. Распевавшиеся в предрассветной тишине птицы испуганно вспархивали из деревьев. Войско поднималось. Оживал и бухарский караван. Василий Пелепелицын окунулся в реку, быстро облачился в ратную одежду. Стоя на обрывистом берегу, он смотрел на ту сторону. Там, от правого берега Волги, открывался путь на Москву, с левого берега – на Азию и Камень. В этих местах Волга широким водоразделом шла между двумя мирами – русской цивилизацией и ордынской вотчиной. А дикой степной стороне не было ни конца, ни края! Большие и малые ханства раскинулись там, и одна была радость русскому человеку, что эти азиатские государства никак не могли договориться друг с другом.

А левый берег уже бурлил. Наспех ели ногайцы вяленую конину. Запивали чаем.

Мужики, поднявшиеся прежде ордынцев, с особым любопытством наблюдали за ногайской ратью. Теперь им предстояло переправить степняков за великую реку. Злые искорки то и дело вспыхивали в глазах русских. Ненавидели они лютой ненавистью это племя грабителей и насильников, беспощадных разрушителей своего мира, злой саранчой набегавших на Русь. Сама человеческая природа разделила два племени: славян – людей, которые не могли жить без пашни, без городов, вся жизнь которых была нацелена на созидание, возделывание мира вокруг себя, и кочевников, перекати-поле, которые, как паразиты, существовали так, как существует саранча: набегами, обиранием одной земли и переходом в землю другую. Два этих племени никогда не смогли бы ужиться рядом, потому что вторые всегда думали бы только о том, как, ничего не делая, проехаться на горбу у первых.

Но слишком много беды и горя принесли степняки славянам. Слишком часто, нападая великой тьмой, они были сильнее! И жестоко платили за сопротивление своей воле. Поэтому, глядя на азиатов, русские научились умирять свою ненависть, скрывать свои истинные чувства. Так завещали им отцы и деды, чтобы выжить. Самим оставить потомство.

– Как повезёшь? – спросил Пелепелицын рыжего командира флотилии, вставшего за его спиной и не смевшего окликнуть царского посла, ожидавшего, пока тот сам не решит заговорить.

– Да знамо как, – пожал плечами Соловей. – Поначалу твоих косоглазых на лодках – всю твою степную рать бесовскую, – усмехнулся он. – Плоты-то помедленнее пойдут, раз этак в пять, а то и в десять. Пусть они на той стороне своих жеребцов и ждут. А потом и ловят их. Затем плоты на нашу сторону вновь переправить надобно будет. Да только опять их снесёт – вверх возвращать придётся. А вторым заходом караван и посольство отправим. На весь день переправа растянется. Как, государев человек, сгодится так?

– Сгодится, – кивнул Пелепелицын. Он заглянул в глаза рыжему с серьгой в ухе. – Да скажу в который раз, Соловей: попридержи язык. Мой тебе совет. Услышат ногайцы – отрежут.

– Попридержу, боярин, да только самый чуток, – откликнулся тот.

Пелепелицын и посол Хасим-бек дали приказ грузиться. Командир конницы Нарыс-Урум, разъезжавший на приземистом мускулистом скакуне по рядам своих воинов, молчал, а потом вдруг негодующе взорвался:

– Нехорошо это – войско делить, Хасим-бек! Совсем нехорошо! – он то и дело бросал недобрые взгляды на Пелепелицына. – Как же так? Мы на том берегу останемся, а ты здесь?

– Посол Василий Пелепелицын, царёв слуга, князю Урусу слово дал, что охранит нас в случае беды, – взглянул на царского вельможу ногайский посол. – Так, сын боярский?

– Так, Хасим-бек, так, – кивнул русский посол.

– Вот пусть и держит своё слово, – следом кивнул и ногаец.

– А голову положишь, посол, за свое обещание? – негодующе спросил Нарыс-Урум у русского посла.

– И голову положу, если будет надо, – ответил тот.

Командир ногайской конницы хлёстко ударил плетью по крупу своего коня и помчался вдоль первой выстроившейся сотни.

Маленькая армия нашла пологий склон. По команде степняки стали загонять на первые плоты лошадей. Те упрямились, точно готовились к страшному испытанию, но шли. На каждом плоту разместилось лошадей по двадцать. И по нескольку ногайцев на каждый плот – охранять своих боевых коней. Грести взялись русские мужики: от ногайцев в этом деле было мало проку.

– Только бы не перепугались, не рванули за борт, – покачал головой один из русских ратников.

– У них кони послушные – не должны, – откликнулся Пелепелицын. – Вот только течением наши плоты далеко унесёт. Ну так ничего не попишешь!

Куда проще было с ногайцами: их усадили в лодки. В эти летние дни Волга текла спокойно, волны не перебивали друг друга, так что по десять – пятнадцать человек легко забралось в каждое речное судёнышко. Ненавистная свинцово-синяя гладь открывалась степнякам. От большой воды веяло смертью. Вольным русским духом, звериной казацкой злобой. Ну так что тужить? Чего лишнего думать? Налегай на весла – и через часок будешь на той стороне!

– Соловей, можно я с тобой? – на берегу горячо попросился Стёпка Пчёлкин.

– Я тебе дам со мной! – зыркнув в сторону Пелепелицына, серьёзно цыкнул тот. – Спятил, Стёпка? Жди нас на этом берегу: ты своё дело сделал! Всех облетел, рыбачок? И ты вот что, как только отойдём, беги отсюда! Понял?

– Ага, – хлопая глазами, кивнул Стёпка Пчёлкин.

– Понял, спрашиваю? – грозно повторил Соловей.

– Да понял я, понял! – ответил светловолосый паренёк.

И когда Пелепелицын остановил на них подозрительный взгляд, Соловей нарочито легко добавил:

– Передохни, Стёпка! День только начинается! Разгорается только денёк-то!

– Ну что, Соловей, плывёте? – окликнул его Василий Пелепелицын.