На новой земле - Джумпа Лахири

В конце концов Рума сама решила вывезти мать в Европу, подарить ей поездку в Париж на шестьдесят четвертый день рождения. Рума купила двухнедельный тур на июнь и уговорила Адама отвезти на это время Акаша свекрови, которая, конечно, была рада посидеть с внуком, которого видела не часто. Она внесла залог, отправила матери цветные проспекты с описанием маршрута и даже диск с самоучителем французского языка. После этого в течение нескольких недель вечерами он слышал доносящийся из спальни голос жены, сосредоточенно, со смешным акцентом повторяющей французские слова. Жена научилась считать до ста, произносить простые фразы и объясняться на улице, в кафе и магазинах. Но тут у нее обострился хронический колит, и после обследования врач решил, что желчный пузырь давно пора удалить. Операция была назначена на апрель, и доктора заверили их, что шести недель будет достаточно, чтобы оправиться после такого в общем-то несложного хирургического вмешательства. В день операции Рума взяла отгул на работе и приехала в больницу вместе с Акашем, хотя он ее отговаривал. Сначала он рассердился на дочь, что не послушалась его и не осталась дома, потом на врачей — что они так долго копаются? А вот отрывистое сообщение хирурга, что его жена умерла, он едва расслышал. Тот что-то бормотал о побочных эффектах рокурония, который использовали для релаксации мышц, и о том, что такая бурная реакция встречается крайне редко и что они не смогли ее спасти. Еще он помнил, что они с Румой ходили прощаться в морг по очереди: кто-то должен был оставаться с Акашем. Тот день слился в один сплошной кошмар. А ведь в этой самой больнице Рума в школе подрабатывала волонтером, сюда он как-то привез Роми, когда тот сломал на футбольном поле ключицу. Несколько недель после похорон прошло как в тумане, пока один из коллег на работе не посоветовал ему взять отпуск, и тогда он вспомнил про купленный тур. Он спросил Руму, хочет ли она поехать, а когда она ответила «нет», попросил ее перебронировать билеты и гостиницу на его имя.

— Как тебе понравилась Италия? — спросила Рума.

Она посадила Пиноккио себе на колени, неумело перебирая запутавшиеся нити. Он хотел подсказать ей, что сначала надо распутать узел, который образовался посередине, но промолчал, и вместо этого начал рассказывать от красотах Италии, о приятном мягком климате этой страны, о старинных площадях и о том, что, в отличие от американцев, большинство итальянцев — худощавы и черноволосы. «И представляешь, практически все курят! Курят везде! Мне самому тоже ужасно захотелось покурить!» Он курил, когда Рума была маленькой, потом бросил в возрасте сорока лет. В детстве Рума делала ему выговоры за то, что он курит, почему-то ни Роми, ни жена не возражали против этой привычки. А девчонка, бывало, даже выкрадывала у него из кармана пачки «Уинстона» или выкидывала из пачки все сигареты и набивала ее папиросной бумагой. Одно время она даже плакала по ночам, когда учительница рассказала им про последствия курения: дочь была уверена, что отец вот-вот умрет от рака легких. Тогда он ничего не сделал, чтобы ее успокоить, продолжал себе курить, как ни в чем не бывало, не обращая внимания на страхи дочери. Ему нравилось пускать дым в потолок, а еще у него была любимая медная пепельница в виде старинной туфли с загнутым вверх носком. Когда он бросил курить, он выбросил все пепельницы, но, к его удивлению, Рума забрала эту себе, вычистила ее и хранила среди своих игрушек. Он помнил, как она и ее подружки играли со старой пепельницей, называя ее хрустальной туфелькой Золушки, и периодически пытались надеть ее на пластмассовые ноги своих кукол.

— И что? — спросила Рума.

— Что «что»?

— Ты курил в Италии?

— О нет. Я уже слишком стар, чтобы снова начинать курить. — Его взгляд остановился на водной глади озера.

— Ну а чем вас там кормили?

А! Первый обед группы был в ресторане неподалеку от дворца Медичи. Он даже растерялся от разнообразия блюд, от бесконечных перемен. Если честно, чтобы наесться, ему хватило бы маринованных овощей, но официанты принесли равиоли и следом за ними — жареное мясо. После такого обеда вместо экскурсии пришлось вернуться в гостиницу, он засыпал на ходу. Он заметил, что половина группы тоже не пошла на вечерний осмотр города, хотя все они были сильно моложе его. Просто объелись, хаха! На следующий день гид сказал им, что они могут пропускать обед, если не голодны, главное, чтобы не пропускали обзор достопримечательностей. Тогда-то они и начали бродить по итальянским улочкам с миссис Багчи, которой тоже не нравились семиэтажные обеды. Они заходили в маленькие кафе, пробовали всего понемножку, с удивлением признаваясь друг другу, что стали малоежками, а ведь бывали времена, когда осилить обед из семи блюд им ничего не стоило, в конце концов, в Индии еда тоже возведена в культ.

— Я ел пасту, — сказал он, отпивая глоток чая. — Но больше всего мне понравилась пицца.

— Что, две недели питался одной пиццей?

— Ммм, надо признать, итальянцы умеют готовить пиццу.

Рума потрясла головой.

— Что ты, баба, там же столько разнообразных деликатесов!

— Знаешь, я там снимал фильм, — сказал он, меняя тему разговора. — Хочешь, покажу тебе?

Они сели ужинать рано, Рума настояла на том, что отцу после долгой поездки надо хорошенько выспаться. Отец и сам не возражал, сказал, что не прочь отправиться на боковую пораньше, в конце концов, время на Восточном побережье опережает Западное на три часа. Последние два дня до приезда отца Рума провела на кухне, стараясь наготовить побольше разносолов, так что холодильник ее теперь был забит завернутыми в фольгу индийскими кушаньями. Она уже смотреть на них не могла. Конечно, Рума время от времени баловала Адама национальными деликатесами, но, по правде говоря, он все равно не понимал разницы, и поэтому она постепенно стала «халтурить», например, вместо настоящего чорчори могла подать обычный салат. «Это что, все, что ты приготовила на ужин?» — один раз в ужасе спросила по телефону мать, узнав, что Рума подала мужу только дал с рисом да салат. В такие минуты Рума особенно ясно понимала, насколько проще быть женой американца — мама всю жизнь должна была соответствовать индийским стандартам идеальной жены, которые, впрочем, она сама себе и поставила. Ее мамочка не терпела делать дело наполовину, даже живя в Пенсильвании, продолжала вести домашнее хозяйство так, как будто находилась под надзором бдительного ока свекрови. Готовила она превосходно, хотя отец никогда не хвалил ее стряпню, как будто и не замечал ее, и только иногда, возвращаясь домой из гостей, мог вскользь обронить, что за весь вечер так и не наелся… Лишь по таким редким замечаниям и можно было понять, насколько он ценит кулинарные способности жены. Рума, конечно, не обладала ни материнскими талантами, ни ее опытом, так что овощи получились у нее слишком мягкими, а рис переварился. Но отец с аппетитом съел все, что она положила ему на тарелку, не переставая нахваливать ее стряпню.

Она ела руками, как и отец, — наверное, в первый раз за многие месяцы, уж точно в первый раз с тех пор, как переехала в Сиэтл. Акаш сидел между ними на своем высоком стульчике и, увидев, как ловко они справляются, захватывая еду пальцами, тоже захотел попробовать. Рума не учила сына правильно брать пищу, так, чтобы ладонь оставалась чистой, поэтому очень скоро и руки и лицо Акаша оказались вымазаны в кукурузных хлопьях с молоком и бананом, которые она ему приготовила.