Солнце - крутой бог - Юн Эво

Потом была очередь такой же большой стопки компьютерных игр. «Дум», «Тетрис» со всеми вариантами. «Ларри 1–4». «Покер». Все это чушь собачья. Прежний Адам потратил на них уйму времени. Гонял их столько раз, что знал каждую наизусть. Я мог бы играть в них с завязанными глазами. Теперь они принадлежат прошлому. Старым дням. Тому, с чем уже покончено, Я сбросил их с крыши. Они спланировали и приземлились на том берегу реки. Чудненько. Чем дальше от меня, тем лучше. Я тружусь над тем, чтобы взять хороший старт, и не могу копаться в этом старье.

А еще у меня 499 анекдотов о наших братьях шведах, 399 анекдотов о блондинках и 299 — похабных. Все это полная фигня. Солнце согласно со мной. Такой юмор не в его вкусе. А какой в моем, я теперь уже и сам не знаю. Но в моем пакете его, во всяком случае, нет. Разорванная на мелкие кусочки бумага, как снег, летит на землю.

Еще у меня есть пять номеров порножурналов. Я даже не удостаиваю взглядом Дикарку Венке или Неутомимую Сив. Это все из детства. Решительный, как Колумб, я разрываю журналы на мелкие части. Надеюсь, что по другую сторону океана меня ждет вознаграждение.

У себя на верхней полке я нашел целое собрание карточек. Чудовища, спортсмены, герои комиксов и звезд американского сериала «Спасатели Малибу». Господи! О них и говорить-то не стоит. Я вздрагиваю и швыряю с крыши сразу всю коробку. Соседи умрут, увидев на склоне все эти бумажки. Но мне плевать, что это я насорил. Мне надо навести чистоту в новой голове нового Адама.

Подходит очередь майки, на которой написано Nintendo Rules [4]. Солнце подбадривает меня, когда я разрываю майку по швам, сморкаюсь в нее и стараюсь зашвырнуть как можно дальше.

— Солнце — крутой бог, — бормочу я, а Солнце лыбится и отвечает:

— Yo, Bro![5]!

Но время бежит. Утренний ритуал закончен, и я смотрю на часы. Через десять минут я должен быть на рабочем месте. Я бегу вниз, перелетая через пять ступенек, и прыгаю на велосипед, чуть не разбив яйца о раму. Мчусь в центр и опаздываю всего на две минуты. Стрелка только-только переползла на девятку. Я сижу в приемной со своей разъездной книжкой и жду, что будет дальше. Приходит Шеф и показывает на парня, которого мы все зовем Лось за длинные волосатые ноги.

— Поедешь в «Дагбладет», возьмешь там конверт и отвезешь его в Нурстранд, — говорит ему Шеф.

У Шефа есть имя. Но я зову его просто Шеф. Он ходит в сером рабочем халате и плоский, как доска. За ухом у него торчит карандаш, три карандаша — в нагрудном кармане, в руке — вечная лепешка лефсе, обернутая тонкой красной бумагой. А таких огромных ботинок, как у него, я в жизни еще не видел. В них можно ходить по воде. Не ботинки, а плавучие пристани. И еще он косит. Никогда не поймешь, куда надо смотреть, если хочешь встретиться с ним глазами. И никогда не поймешь, на кого он глядит в эту минуту. Сейчас, кажется, на меня. Он бормочет мое имя и ставит галочку на бумаге, лежащей внизу стопки, которую держит в руке. Наконец он посылает Коре в какую-то фирму на улицу Карла Юхана. Стига — в контору на Стортингсгата. Свена Туре — в издательство на Драмменсвейен. А мой путь лежит на Майорстюа. Нужно побыстрее забрать оттуда большой пакет и отвезти его в Тейен в музей Мунка. По пути надо заскочить в Терехов, прихватить там пакет и доставить его в какое-то издательство в центре. А в издательстве забрать конверт с важными бумагами и вернуться с ним в Терехов.

Маршрут нехилый. Шеф поручает мне это задание, чтобы я отпахал за два прогулянные мною дня. Нетрудно сообразить, что сегодня не мой день. Ничто не остается безнаказанным. А ведь как здорово этот день начинался! Я соблюдал наш договор с Солнцем. Наводил порядок в своем барахле. И немного придушил прежнего Адама. Казалось, на руках у меня одни козыри.

Но все сорвалось, когда я решил схитрить. Я заезжаю в издательство и забираю там конверт — все равно еду мимо. Потом полчаса кружу в поисках нужного дома на Майорстюа, отчего у меня поднимается давление и чуть не лопаются барабанные перепонки, когда я красный, как омар, и потрепанный, как вчерашний салат, поднимаюсь на третий этаж. Велик я тащу с собой. Теперь в Осло уже не оставишь классный велосипед на улице без присмотра. Я стучу, потому что звонок не работает. Бородатый чувак, от которого несет пивом, открывает дверь и хмуро впускает меня в прихожую.

— Сейчас вернусь, жди здесь, — бурчит он.

Квартира мрачная. Занавески задернуты. Я стою и жду, а он скрывается в темноте. Шуршит бумага, словно в комнате полно крыс. Потом что-то падает — похоже, стопка книг. Чувак чертыхается и спрашивает: — Ты еще здесь?

— Куда же я денусь? — равнодушно отвечаю я, пытаясь разглядеть, что изображено на фотографиях, развешанных повсюду. На длинной стене их целая серия. По-моему, на всех один и тот же чувак. На одних фотках он смотрит направо, на других — налево. Иногда поднимает физиономию и выглядит надутым, как петух. Иногда — глядит в землю, словно ему стыдно. Протягивает вперед руки, будто у него на ладонях лежит по куску глины. Свет слишком слабый, чтобы я мог разглядеть, что он там держит.

— В левой руке — черепаха, а в правой — зубчатое колесо, — говорит хозяин. Он вынырнул из кромешной тьмы и стоит у меня за спиной.

Я вздрагиваю и чуть не сбиваю его с ног своим велосипедом.

— Это вы фотографировали? — спрашиваю я.

— Нет, это меня фотографировали, — отвечает он и трясет головой. — Когда-то и я был молодым. На фотографиях изображена молодость.

Забыл он, что ли, про конверт? Еще сильнее, чем раньше, пахнет вчерашней капустой и пивом.

Я хмыкаю. Потому что сказать мне нечего. Не хочу с ним спорить, но черепаха напоминает отнюдь не о молодости. Самой старой черепахе в мире было сто пятьдесят семь лет. Однако не думаю, что ему интересны подобные мелочи. Не тот тип. Надеюсь, что теперь-то он отдаст мне конверт и я смогу убраться восвояси. В этом человеке есть что-то трагическое, и мне неприятно оставаться здесь дольше, чем необходимо. Квартира, запах, фотографии и хозяин внушают мне отвращение.

— Вот так-то. Когда ты юн и мечтаешь стать взрослым, время ползет, как черепаха, а потом несется, что твой экспресс. Вот о чем должны поведать эти фотографии, — говорит он и приближается к самой моей роже.

Мне становится жутковато. Он как будто просек, что моя задача — стать в это лето взрослым.

— Это точно, — говорю я и протягиваю руку в надежде, что он вложит в нее то, за чем я явился.

— Несется со скоростью экспресса. Не успеваешь осознать то, что видишь, как это осталось уже далеко позади. И только потом понимаешь, что не узнал о жизни ничего, кроме каких-то мелочей, — он харкает и кашляет. Похоже, скоро у него от легких уже ничего не останется.