Ротмистр - Евгений Акуленко

— Заверни!

— Компас!.. Счеты!.. Простите великодушно – курвиметр!.. — шкафчик пустел. — Чего желаете еще? — лавочник утер пот со лба. Радость удачной сделки заглушала подорванную уверенность в том, что он, изрядно поживший на этом свете человек, научился разбираться в людях.

— Карты желаю! — заявила Евдокия, и Савке показалось, что сейчас она щелкнет пальцами.

— Все, что есть, — лавочник выложил пухлый ворох трехверсток. — А вот-с, большая карта Российской Империи. Привез специально для здешнего учителя географии, но видит Бог, вам, гм, нужнее, — лавочник многозначительно округлил глаза. — Может, изволите глобус?.. Евдокия изволила все.

При выходе на улицу случилось недоразумение: столкнулись нос к носу с каким-то невзрачным господином с тонюсенькими ниточками усиков на рыхлом пористом лице. Тот машинально приподнял котелок, бормоча дежурные извинения, как вдруг его взгляд упал на лицо Евдокии, да так и застыл на нем.

— А-а! Вот мы и свиделись, голуба! Попалась?

— Не имею чести, — Евдокия попыталась стряхнуть господина с рукава, но тот вцепился в локоть, как клещ.

— Куда?! Куда?! Забыла, как обобрала меня, прошмандовка? Да еще отходила так, что три дня кряду подняться не мог? Забыла? Ну, все! Теперь я тебя на каторгу-то упеку!.. Урядник! Кликните урядника!..

— Ты ба, господин хороший, того, полегше! — Савка оторвал незнакомца в котелке от хозяйки.

— А ну, прочь! Пшел вон, холоп! Давно ли тебя, быдло, на конюшне не пороли?

Савку на конюшне не пороли. Вырос он, хоть и бедным, но свободным, и такие тычки сносить не привык, поэтому от греха подальше, чтобы не приложиться сгоряча по пористой физиономии кулаком, слегка отпихнул от себя неприятного господина, отчего тот, отлетел на несколько шагов и уселся задом в пыль прямо под ноги подоспевшего урядника. Следом покатился по широкой дуге выпачканный котелок.

— Прекра-атить! — покачиваясь, потребовал красный, как свекла, урядник. Даже издали было заметно, что представитель власти уже изрядно принявши на грудь, что, в общем-то, в праздничный, да еще и в ярмарочный день, вполне объяснимо. Позади выросли двое городовых, привычно подперли по бокам, не давая уряднику упасть. Вокруг, с интересом наблюдая за происходящим, начал собираться народ.

— Я губернский секретарь Кикин, — важно заявил, поднимаясь, господин. — Немедля арестуйте эту женщину, наряженную купчихой, и ее приспешника. Она меня в Муроме до нитки обобрала, да еще чуть калекой не сделала. А я, между прочим, в дом к самому генерал-губернатору Нагайцеву вхож…

— Тэ-эк-с! — мутные глазки урядника уставились на Евдокию.

— А на самом деле, она вовсе не купчиха никакая, — обличал Кикин, — а продажная девка!..

— Да что же это делается! Люди добрые! — взревела Евдокия. — Среди бела дня! Ах, же ты паразит! Ах, ты сморчок сопливый! — уперев руки в боки, она пошла на обидчика, выставившего перед собой котелок, как щит. — А куда власть смотрит, а? Вы думаете, я на вас управы не найду?!

Урядник, придя в сильное замешательство, и, в качестве временного выхода из ситуации, хорошо поставленным голосом пропел:

— Прекра-атить!..

Решение назрело само собой. Все-таки опыт – великая вещь, его, как известно, не пропьешь.

— Предъявите документы! — изрек урядник, и довольный собой икнул.

— Вот-с, — Кикин протянул бумаги, — вот-с, извольте!.. Двести рубликов, как с куста… По знакомым на обратную дорогу собирал!.. У-у, шалашовка…

Урядник потянул носом, значительно свел мохнатые брови на переносице и принялся разглядывать документы, держа их вверх ногами.

— А? — беспомощно спросил он через некоторое время городового, что стоял по правую руку.

— Чинуша, — изрек тот. — Без бумаг видать… А то я ж неграмотный…

— Тэк-с, — протянул урядник. — А ваш пашпорт, сударыня, хде?

— Нету с собой.

— А-ага! — воскликнул Кикин. — Я же говорил!

— О! — палец урядника указал на небо. — Проясняется!..

— Это что же, — накинулась на урядника Евдокия, — мне без паспорта уже ни в лес, ни в город, ни в огород не выйти? Эдак и в уборную документ носить придется! Кулакова я, Евдокия Егоровна. А не верите, попытайте купца второй гильдии Ухватова, он подтвердит.

— Да, купчиха это, — крикнули из толпы, — из Антоновки. Вон ейный обоз, подле суконных рядов…

— Не верьте, не верьте ей! — не унимался Кикин. — Она – ведьма! Порчу наведет – беды не оберешься!..

— Угу… Ведьма… — покивал урядник. — Порчу…

— Да-да! Руки-ноги отнимаются, все видишь, а подняться не можешь. Лежишь, и, виноват, под себя ходишь… По малой надобности… И по большой…

— М-м!.. Мслт!.. Холера!..

Урядник собирался произнести "милостивый государь", но не смог.

— Что?..

— М-м-м!.. Мозгоклюй!

— Позвольте!.. — попытался возмутится Кикин. Но было поздно.

— Ты меня за дурака держишь, братец? Комедь ломаешь прилюдно? Я тебе покажу! Ты у меня еще находишься и по большой надобности, и по малой!.. Эй, ребята, а ну, бери его!

Городовые тотчас подхватили под руки губернского секретаря и потащили в участок. Урядник обласкал Евдокию мутными глазами и, между прочим, нашел, что она еще очень ничего. Чувства рвались из груди, их требовалось выразить.

— Сударыня! — нашелся он. — Позвольте мне замереть в глубочайшем пардоне за причиненное недоразумение!

Довольный собой, хотел еще на прощание козырнуть, щелкнув каблуками, но счел благоразумным воздержаться. Схватился за эфес шашки, стараясь не потерять равновесие, развернулся и замаршировал прочь…

Позади, окутанный серой дымкой, остался Владимир. Отвертелись карусели, отплясавшие медведи вернулись в клети, схлынуло ярмарочное веселье, вернулась в берега, в промытое веками русло размеренная провинциальная жизнь, замедлила течение, осоловела, готовясь вскоре замереть на зиму совсем. Попутные подводы одна за другой съезжали с избитого копытами и колесами большака, растекались по хуторам и весям. Где-то впереди, нахлестывал лошадей Ухватов, стремясь хоть здесь оказаться первым. С угрюмого лица его не сходила тень, не радовала лежащая под сердцем лишняя сотня целковых, заработанная на процентах за неполных два дня. Душила Карпа Силыча жаба, оттого что соседка на ровном месте ухитрилась положить в мошну до тысячи рублей, сотворенных буквально из воздуха. Ухватов ловил себя на мысли, что, потеряв свою, кровную тысячу, кручинился бы меньше.

Сухая, теплая, как нагретый в руке медный пятак, погода, словно по заказу простоявшая два ярмарочных дня, портилась на глазах. Небо затянуло хмарью, подул с севера ветер, посыпал мелкой моросью, то и дело срывающейся грузными каплями с почерневших осклизлых повозок. Даже изрядный жбан горячего сбитня, пахнущего ржаным хлебом и хмелем, выставленный Евдокией перед отъездом, не грел. Шибанул в головы возницам, вышел заздравными песнями да румянцем на щеках, и иссяк. Вскоре дождь обернулся мокрым снегом, облепил пожухлые травяные кочки белым ковром. Теперь казалось, что свет исходил не с темнеющего неба, а поднимался от земли, укрытой мертвенным холодным саваном.