Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта - Артем Драбкин

Благодаря хорошей общей подготовке я быстро выделился, был переведен в учебку (Ausbildungseinheit), откуда через месяц, 11 декабря 1944 года, вышел форманом и сверхштатным инструктором (Hilfsausbilder).

Последнее очень существенно, т. к. можно было закончить «просто» форманом. Пребывание в RAD завершалось вручением мобилизационного предписания (Gestellungsbefehl). Партия, с которой я призывался, получила повестки в середине января 1945 года – я в качестве инструктора был оставлен в лагере готовить следующую. Для меня все складывалось прекрасно.

Как и в Либентале, в лагере RAD не было ни приемников, ни газет. О положении на фронтах мы знали по слухам. В моем окружении – всерьез или нет – никто не сомневался в том, что Германия победит. Я верил в победу искренне. До последнего дня. Все же торопиться с отправкой на фронт как-то не хотелось. Похоже, не иначе думали и остальные. Во всяком случае, вербовщики из Ваффен СС уехали от нас практически ни с чем: присоединиться к ним согласились единицы. Хотя определенную роль здесь могло сыграть и то, что Ваффен СС у молодежи не котировалась. Почти любой призывник, имей он такую возможность, выбрал бы Кригсмарине или Люфтваффе – эти рода войск были очень популярны. Я уже раньше, через дальнего родственника, работавшего счетоводом в управленческом аппарате RAD, был предупрежден о предстоящих визитах вербовщиков – тогда такая вербовка называлась в просторечии Heldenklau (буквально – «умыкание героев». – В.К.). Родственник советовал держаться от них подальше.

25 января 1945 года запомнилось мне на всю жизнь. «Вы знаете, какой сегодня знаменательный день? – заявил наш «клоун»-весельчак, забавлявший товарищей. – Нет? Осталось ровно пять дней до очередной годовщины прихода фюрера к власти!.. И вот теперь мы здесь…» Среди ночи нас подняли по тревоге: русские объявились в паре километров от лагеря. Рассвело, и мы смогли отчетливо разглядеть в бинокль вражеских солдат, сидевших на броне танков. Очевидно, прорыв русских на этом участке явился полной неожиданностью: по дороге без всякого охранения шли два транспорта вермахта. Прямо на пушки. Водители явно не подозревали об опасности. Бах! Бах! – и машины вспыхнули факелами.

Ситуация создалась критическая. Нас могли взять голыми руками: в самом лагере, кроме инструкторов, обороняться было некому. Остальные еще учились ходить строем. Накануне нам раздали винтовки французского производства, как минимум в полтора раза длиннее немецких. Мы толком не успели с ними разобраться.

На наше счастье, русские танки, не развив наступления, остановились. Лишь изредка в нашу сторону постреливали. Один из выстрелов пришелся по церковной колокольне соседнего местечка – она была полностью разрушена. Рассказывают, так делалось всегда. При занятии населенных пунктов первым делом били по колокольне.

В спешном порядке нас вывели из лагеря. Наше место заняли солдаты Ваффен СС, готовившиеся к обороне. Мы получили приказ: по льду – стоял двадцатиградусный мороз – переправиться на другой берег и двигаться на Позен. Уже через несколько километров люди, непривычные к тяжелым маршам, начали отставать. Строй распался. Марш, поначалу организованный, обернулся беспорядочным бегством. Бежали мелкими группами. Когда я с несколькими товарищами, измученный, голодный и оборванный, наконец добрался до Позена, там уже знали, что мы понесли большие потери. Многие не смогли оторваться от русских. Люди попали в плен или погибли. Наша часть, как я тогда думал, больше не существовала.

В самом Позене удивительным образом не было видно ни одного солдата вермахта. В лагере, куда нас определили, находилась лишь необученная молодежь. Я пробыл в нем недолго, вскоре получив командировочное предписание в Регенсбург. Командировка была выписана без даты прибытия, и я воспользовался этим, чтобы побывать дома. На всякий случай у меня было готово оправдание: мол, опоздал на поезд или поезда не ходили, хотя они и ходили в то время еще совершенно нормально, по расписанию. В дороге меня, однако, никто не проверял, и по прибытии на новое место службы мне также никто не задавал вопросов. Так что врать не пришлось. В Регенсбурге меня повысили в звании, я стал оберформаном (21 февраля 1945 года). Здесь же я получил неожиданное задание – кому ни рассказываю, чем я занимался в конце войны, все только качают головой.

Мне выделили десять человек, с ними я отправился в селение под Регенсбургом. Нас устроили в местной школе. Спали на полу, укрывшись шинелями. Питание обеспечивал бургомистр. Наутро появился старший лесничий, мы поступали в его распоряжение. Тут-то и выяснилось, что нас прислали для заготовки крепежного леса. Лесничий показал нам, как будет помечать деревья, мы же должны были их валить, очищать от веток и сучьев, распиливать и аккуратно складывать штабелями. Не сдержав удивления, я спросил: «Кому это сейчас нужно?» Он ответил: «Сам не знаю. Но приказано – будем заготавливать». Так и получилось, что где-то шли смертельные бои, а я с десятью крепкими молодыми ребятами занимался заготовкой крепежного леса.

Все когда-то кончается, завершилась и эта командировка. Возвратившись в Регенсбург, я доложил о выполнении задания. Парней, бывших под моим началом, отправили по домам ждать призыва в вермахт, мне же было приказано направляться в мою старую часть. «Но ее уже нет!» – удивился я. Оказалось, ничего подобного, моя часть была жива и дислоцировалась в Эрерсбахе, Оберпфальц – название местечка я слышал впервые.

Сейчас его уже не найдешь на карте: при расширении рейнско-майнского канала в 1960-е годы оно было затоплено, жителей переселили. Тогда же это была беспросветная глушь. В стороне от дорог. Нравы патриархальные. Население – старики, женщины, дети – католическое, церковь пользовалась непререкаемым авторитетом. В сравнении с Берлином – другая планета.

В части я был встречен как родной. По случаю возвращения блудного сына 1 апреля 1945 года меня произвели в хауптформаны – выше по рангу были только постоянные служащие RAD, получавшие зарплату. Впрочем, и того, что я получал как хауптформан – одну марку пятьдесят пфеннигов в день – в то время вполне хватало: булочка стоила пять пфеннигов, сдоба – десять пфеннигов. Мне отвели место для проживания в бараке начальства, чем я – мне только что исполнилось восемнадцать лет – невероятно гордился.

Неподалеку от нас располагалась эсэсовская часть. Никакой охоты за дезертирами, тем более ни одной казни лично я не наблюдал. И не слышал ни о чем подобном. Да и в тех католических местах подобные расправы были вряд ли возможны: они обязательно привели бы к возмущению населения.

Вскоре по прибытии мне пришлось стать свидетелем трагических событий – массированного налета авиации противника на соседний городок Ноймаркт, где находились какие-то оборонные предприятия. Это было, помнится, в конце марта, во второй половине дня. По инструкции, при воздушной тревоге нужно было запереть все двери бараков, очевидно, чтобы создать у летчиков впечатление, что лагерь покинут, и проследовать в убежище – крытые окопы за пределами лагеря. Вся армада, летевшая на Ноймаркт, прошла в низком полете над нашими головами – незабываемое зрелище. Я насчитал где-то 250 американских и канадских тяжелых бомбардировщиков, за точность, конечно, не ручаюсь. Несмотря на то что двери мы позапирали, они все же скинули на нас пару бомб, разорвавшихся в лесу неподалеку и не причинивших никакого вреда. Городу, до тех пор не тронутому войной и совершенно беззащитному – там не было ни одной зенитки, наши самолеты уже давно не показывались, – повезло меньше. Очевидцы рассказывали, он был превращен в пустыню.