Вопреки - Валентина Кострова

— Я люблю тебя.

Это все, что могу выдавить из себя без подробных объяснений. Эти слова я готова повторять каждый день, тихо, едва слышно ей на ушко. Только ей одной, только она заслуживает, чтобы признание любви напоминало, как молитву в церкви. Люблю. Нежно, страстно. Люблю. Горько, сладко. Люблю. На разрыв. Люблю. Весь смысл моей жизни заключается в ней. И если кто-то мне скажет, что нельзя растворяться так сильно в человеке, пошлю его на хер.

— Я знаю, но это не означает, что все тебе сойдет с рук, - голос звучит ровно, без гнева, без упреков и наездов. Даже странно его таким уравновешенным слышать.

Вновь прикрываю глаза, надеясь, что Марьяна найдет в себе мужества простить меня и не уезжаеть в долбанную Америку. А если уедет, то я все равно рвану за ней и буду надоедать до тех пор, пока вновь не окажется моей. Как никак нужно выполнять условие Соколова, дать ему возможность почувствовать себя полноценным дедом и отцом. Морщусь от этой мысли, как от ноющей зубной боли.

— У тебя что-то болит? Ты ранен? – тревога в каждом слове греет мою никчемную душонку.

— Все нормально, - умирающим голосом отвечаю, еще раз морщусь для пущего эффекта. Слышу, как Адаменко встала с кровати, оказывается с моей стороны. Присаживается рядом, трогает за плечо.

— Герман, что болит? Где болит? – ее прикосновения осторожны и ласковы. Ловлю ее руку и прижимаю ладонь к губам. Пальцы подрагивают, спиной ощущаю ее тепло. Немного поворачиваюсь, тяну на себя. Она упирается, но, в конце концов, сдается и ложится мне на грудь.

— Ты не ранен? – заглядывает в глаза, пытается делать вид, что спрашивает из вежливости, а сама с беспокойством бегает глазами по лицу.

— Нет. Я рад, что этот чертов день заканчивается. Рад, что вы в полном порядке. Теперь вас никто никогда не потревожит, - обхватываю ее затылок, нагибаю голову, прижимаюсь целомудренным поцелуем ко лбу. Несколько минут мы просто лежим, не шевелимся. Мы даже дышим в такт.

— Какой ценой тебе это обещание досталось? – нарушает наше молчание Марьяна, приподнимаясь у меня на груди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не знаю.

— В смысле?

— За меня заступился один влиятельный человек. Это его люди вас сюда привезли, - облизнув губы, закусываю нижнюю, раздумывая над дальнейшими словами. Марьяна терпеливо ждет.

— Как выяснилось в ходе нашего откровенного разговора, мы с ним являемся близкими родственниками по его словам. Но я в жизни столько все повидал, что мне сложно принять его предположения.

— Он твоя дядя? Брат?

— Нет. Он мой отец.

Марьяна сдвигает брови и непонимающе смотрит на меня. Я хмыкаю, вздохнув. Назвав Соколова отцом внутри меня ничего не изменилось. По-прежнему с трудом верю в правдивость его слов.

— Он согласился на мое предложение сделать тест на ДНК.

— И после этого ты сомневаешься? Думаешь анализы подделают?

— Не думаю, что Виктору Николаевичу нужно подделывать анализы. Просто это странно узнать в столь зрелом возрасте, что ты не сирота. Я почти всю жизнь жил с этой мыслью, и мне было нормально, я не чувствовал себя ущербным или лишенным чего-то.

— Герман, - прикладывает палец к губам, заставив замолчать. – Тебе жизнь дала замечательный шанс, почувствовать себя сыном. Понимаешь? Теперь скажи мне, что ты ему пообещал за наше спасение?

— Семью.

— То есть?

— Соколов с помощью своего влияния и связей обрубает меня от прошлого, взамен я должен ему дать полноценную семью, статус счастливого отца и дедушки, - чувство, что ты кому-то что-то должен всегда меня тяготило. И признавшись Марьяне о цене «обмена», остро ощутил тяжесть этого обещания. Ей-богу, лучше бы сам разрулил ситуацию. Пусть совсем не законными способами, но не был кому-то обязан.

— Герман, - Марьяна хватает меня за подбородок, заставляет взглянуть в глаза. – Это не столь высока цена, если подумать. И этот мужчина дает тебе шанс стать хорошим мужем и прекрасным отцом.

— То есть ты на меня не сердишься? – руки сразу же по-хозяйски вытаскивают блузку из-под резинки юбки. Губы изгибаются в порочную улыбку. Нащупываю застежку бюстгальтера, прижимаюсь к полураскрытому рту Марьяны алчным поцелуем.

— Герман! – шипит сквозь зубы Адаменко, вырывавшись из плена поцелуя, пытается сползти с меня, но не даю ей совершить побег. Тем более сейчас, когда в брюках становится тесно, а ее тело такое податливое и горячее.

— Тебя не смущает рядом спящий ребенок? – укоризненно смотрит, увиливает от поцелуя, ерзает на мне, заставляя член наливаться кровью. – И вообще, я не сказала, что простила тебя! Так что убери свои клешни от меня!

— И не подумаю. Я должен старательно заслужить твое прощение, твое снисхождение до моей персоны, - мой шепот звучит слишком громко, наше дыхание слишком громкое. Мы замираем, когда Кэтрин причмокивает во сне и откидывается на спину, раскинув руки в разные стороны. Звезда, одним словом.

— Ты ее разбудишь, похотливое животное! – возмущенно бьет меня по рукам, сдерживаю смешки. Позволяю ей встать на ноги только для того, чтобы самому встать. Почти сразу же ловлю ее за запястье и тяну в сторону ванной комнаты.

— Что ты делаешь? – сердито сверкает глазами, оказавшись прижатой спиной к кафельной стене.

— Ничего особенного, просто пытаюсь выбить для себя прощение, - облизываю ее губы, заставляю откинуть голову назад. Присасываюсь к шее. Марьяна еще не оставляет попытки сопротивления, вяленько отпихивает мои руки, сдвигает ноги, когда пытаюсь их коленом раздвинуть по шире.

Покрываю ключицу поцелуями, отстраняюсь и дрожащими руками пытаюсь расстегнуть мелкие жемчужные пуговки. Кто, блять, придумал такие пуговицы? Оторвать бы голову этому дизайнеру. Но мне можно выдать медаль за терпение, я не психанул и не дернул полы блузки в разные стороны. Аж вспотел.

— Не хочешь меня раздеть? – заглядываю в темнеющие глаза, стаскивая блузку и бюстгальтер с Марьяны.

— Обойдешься, - улавливает момент, скрещивает руки на груди. – Ты слишком самоуверен. Думаешь сексом добьешься прощения своих грехов?

— Я буду очень стараться, моя злючка.

Отправляю юбку, трусики к компании валяющей на полу одежде. Марьяна сердится или делает вид, что сердится, не шевелится. Под ее прищуренным взглядом быстро снимаю с себя свою одежду. Чувствую каждой клеточкой ее сдерживаемое возбуждение, которое она пытается подавить. Отворачиваюсь к душу, настраиваю воду, после этого кивком головы приказываю Адаменко первой зайти в душевую.