Слепая вера - Бен Элтон

Логика была проста. Господь наслал на людей мор, потому что был суров и страшен в гневе, но спас Мармеладку Кейтлин, потому что был милосерден и полон любви. «Что здесь непонятного?» – громогласно вопрошал с церковной кафедры отец Бейли.

Одержимость Чантории росла вместе с ее славой. Чантория окончательно вжилась в роль матери чудо-ребенка, поскольку убедила себя, что это правда. Теперь в их с Траффордом квартире уже не кутили с утра до ночи. Как мадонна, давшая жизнь ангелу, Чантория сознавала всю полноту своей духовной ответственности и потому стала посвящать гораздо больше времени молитвам в местном Храме и чтению религиозных текстов в доме отца Бейли. Теперь она одевалась только в белое и носила на шее крестик с эмблемой богини Геи. Кроме того, она купила дорогой брелок с изображением всех знаков Зодиака и хрустальный нимб на проволочном каркасе, а волосы перекрасила в золотой цвет.

Ободренная благосклонностью исповедника, она стала обращаться с Незабудкой и прочими девушками из своего окружения скорее как со служанками, чем как с подругами: давала им разные поручения и милостиво дозволяла проводить себе косметические процедуры. Они покорно выполняли требуемое, но Траффорд видел, что их возмущают ее высокомерие и новообретенный ореол святости. В конце концов, многие из них потеряли своих детей, и то, что Чантории, единственной на весь дом счастливой матери, достались еще и такие почести, не могло казаться им справедливым.

Если Чантория и чувствовала их негодование, оно лишь усугубляло ее деспотизм. Возможно, сказывались долгие годы унижений, но, как бы то ни было, она и не думала скрывать, что считает себя гораздо выше остальных. Разве не сделал ее своей избранницей сам Господь?

Конечно, Траффорд прекрасно понимал, что никакая она не избранница, и оттого злился все сильнее. Ему было ясно, что его жена, одурманенная лестью, поверила в свое величие, и ее наивность казалась ему до отвращения нелепой. Коли на то пошло, до отвращения нелепой была вся ситуация: ребенка, спасшегося исключительно благодаря презираемой Храмом науке, обратили в орудие пропаганды дурацких суеверий. Всякий раз, видя на экране улыбающееся лицо дочери, Траффорд испытывал прилив раздражения.

В его мозгу постепенно и неумолимо обретала отчетливую форму идея, которая могла бы принести делу революции еще больше пользы, чем задуманная рассылка электронных писем. Первой, с кем он поделился этой новой идеей, стала Сандра Ди. Позже Траффорду пришло на ум, что причиной, склонившей его к столь безрассудному признанию – к столь безрассудному поведению, – было то, что Сандра Ди отвергла его в романтическом плане.

Они сидели вместе в ее маленькой лодке. Это была их первая встреча наедине после того, как Траффорд представил Сандру Ди гуманистам, и он немедленно воспользовался подвернувшейся возможностью, чтобы напомнить ей о своей любви.

– Не надо меня любить, Траффорд, – услышал он в ответ. – Я не хочу, чтобы ты меня любил.

– Вообще-то любят не по заказу, – ответил он. – По-моему, ты прочла уже достаточно книжек, чтобы это понять.

– При чем тут книжки? – возразила она. – Я говорю о реальной жизни – о мерзкой, отвратительной реальности, и я не хочу, чтобы ты меня любил.

– Я ничего не могу поделать.

– Ну, а вот я тебя не люблю, – сказала она самым что ни на есть будничным тоном. – Правда, Траффорд, ни капельки не люблю. Ты мне просто нравишься. Очень нравишься…

– Ну, тогда…

– И если уж быть совсем честной, признаюсь, что я могла бы тебя полюбить. Но все-таки не люблю, и точка.

– Как ты можешь так говорить! – запротестовал Траффорд. – Откуда у тебя такая уверенность?

– Оттуда, что я так решила.

– Решила! Как будто можно решить, любишь ты человека или не…

– Можно, Траффорд, – оборвала его Сандра Ди. – В этом вся суть. Можно решить. И нужно. В этом мире, если хочешь уцелеть, решать нужно всё. Если хочешь не сойти с ума – нужно решать. Любовь – это риск. Откровенность – тоже риск. Для двоих вероятность выдать себя возрастает ровно вдвое, а для меня это неприемлемо. Вот почему я давным-давно приняла решение, что никого никогда не полюблю, а раз никого – стало быть, и тебя, Траффорд.

– Если ты так ко мне относишься, почему в тот раз согласилась на секс со мной?

– А ты предпочел бы, чтобы я отказалась?

Траффорд пропустил этот вопрос мимо ушей.

– И все же почему? – настаивал он.

– Потому что тогда я была не против. Все эти наши фантазии… они меня взволновали. Разве девушка не может завестись не любя?

– Значит, я тебя разочаровал? – обиженно спросил Траффорд. – Фантазии тебя устраивали, но оказалось, что мои реальные достоинства не соответствуют воображаемым?

– Ради бога, Траффорд, – огрызнулась она. – Только не надо вмешивать сюда свое мужское самолюбие. Побаловались разок, и ладно. Я вовсе не предполагала, что из этого может получиться что-то серьезное. Ты же знаешь, я девушка одинокая. И чтобы добиться этого, мне пришлось приложить немало усилий.

– Ты ведь знала, как я к тебе отношусь. Как ты могла мне отдаться, зная, что я люблю тебя, а ты сама ко мне совершенно равнодушна?

– Еще раз повторяю, Траффорд: ты предпочел бы, чтобы я отказалась?

И снова Траффорд не ответил. Но Сандра Ди упорствовала:

– Давай, скажи мне правду. Если бы я тогда заявила тебе: «Я тебя не люблю и не хочу никаких серьезных отношений, но сейчас, так и быть, готова тебе отдаться», – неужели ты не согласился бы? Неужели сказал бы: «Ну нет, раз ты меня не любишь, то я на это не пойду. Мне будет потом слишком больно»? Нет. Конечно, нет! Ты бы все равно меня трахнул. Признайся!

Ответ был очевиден, но Траффорд не хотел произносить его вслух. Вместо этого он последовал примеру многих отвергнутых влюбленных и торжественно объявил о своем намерении пожертвовать собой. Может быть, она раскается, когда он умрет.

– Что ж, – сказал он, – все это не имеет большого значения, поскольку наши встречи в любом случае скоро прекратятся.

– Ты что, собираешься уехать?

– Нет, я собираюсь устроить революцию.

У Сандры Ди вырвался удивленный смешок.

– О чем это ты? – спросила она. – Какую еще революцию?

– Храм хочет, чтобы моя дочь была путеводной звездой. Отлично. Я сделаю из нее путеводную звезду – только она будет освещать путь не к слепой вере, а к разуму.

Сандра Ди больше не смеялась.

– Нельзя ли поподробнее? – спросила она.

– Пожалуйста. Эмоциональной кульминацией кампании «Чудеса бывают!» должен стать Фестиваль Веры на стадионе Уэмбли.

– Это меня не удивляет. Храм не обошелся бы без Фестиваля Веры, даже если бы отмечал выпуск нового сорта гамбургеров.

– Да, но этот праздник будет особенным – пиком общенациональных торжеств по поводу окончания эпидемий кори и свинки.