Проживи мою жизнь - Терри Блик

– Так, прекратить истерику! Что с тобой там произошло? На тебя напали?

Майя, действительно чувствуя себя близкой к нервному срыву, прогремела в трубку:

– Ты слышал, что я сказала? Топтунов за Орловой, взять под охрану! И топтунов за Солодовым, немедленно!

Шамблен опустился в кресло, понимая, что ничего не понимает, и страшась непривычного состояния директора:

– Эммм… Ты могла бы объяснить подробнее?

Верлен устало выдохнула, беря себя в руки:

– Нечего объяснять. Есть только, как ты говоришь, допущения. Только не спугните ни её, ни его. И ещё. Ищите Ольгу Карли. Загоните в «Метку», просканируйте. На Солодова копайте глубже, раз его в нашей базе нет. И найди мне, на ком Солодов был женат, там какая-то мутная история. Давай, мне на стол всё, что на них найдёте. Я вернусь, как только смогу.

Анри кашлянул:

– Кстати, Май… ты знаешь, что Орлова вчера ошивалась возле твоего дома? А у тебя сигнализация не включена. А она заходила в лифт. Не скажу, что поднималась к тебе, но это очень и очень подозрительно.

Верлен старалась медленно и глубоко дышать, борясь с подступающей тошнотой, и поэтому ответила не сразу:

– Да и пусть, Анри. Обсудим, когда вернусь.

– А когда ты собираешься возвращаться?

– Как только куплю билеты. Ближайшим рейсом.

Анри внезапно рассердился:

– Да можешь ты толком сказать, что у тебя там стряслось?

Верлен прижала руку к животу, чувствуя, что ещё немного, и её вырвет прямо на тротуар:

– Позже, Анри. Я позвоню.

Отключила телефон и сползла на землю, прислонясь спиной к школьной ограде. Шёпотом выговорила:

– Я только минутку посижу и вызову такси. Attends-moi, je serai bientôt là. Ne le laisse pas s’approcher de toi. Je t’en prie, sois prudente.[26]

Добравшись до гостиницы, Верлен больше не смогла никуда двинуться, потому что приступы тошноты вылились в длительную рвоту: пережитое за последние дни – страх и восторг, вожделение и стыд, отец и Август, Макс и Солодов, Марта и Ольга, – выливалось из неё горькой рекой.

Когда на Петербург опустился вечер, планшет показал, что Дианин «Фиат» снова припарковался у её дома. От замершей неподвижно точки Майе вдруг стало легче, и она нашла в себе силы снова вызвать такси, собраться, рассчитаться и выехать в аэропорт. Рейс ранний – в 4:50. Значит, дома она будет к восьми.

Она стоит на изломанной крыше. Янтарной, с серыми подпалинами. Солнце плещется радостными брызгами на отсыревшую грусть. В тонких пальцах небольшой ладони – обычный блокнотный листок в клеточку. Но она прячется в трущобу страха и отчаяния, вдыхает трепещущими ноздрями серый дымок: бежит от листка по шерстяному рукаву пальто, цепляется, рассыпает написанную историю, и вот уже тени начали бродить, устав ждать, а солнце становится ледяным и надменным, и бьёт наотмашь, и пальцы немеют держать в сыромятных ремнях беснующееся лихо… Не надо было уезжать. Не нужно возвращаться, ведь знала, что он не отпустит… Оказывается, ему было всё известно. И его железные, рвущие внутренности кулаки доказали это. Если даже она просто попробует позвонить или написать, или пойти в полицию, или уехать к родителям, он уничтожит её – чудо, которое должно жить.

Если бы осталась, то можно было бы упасть в поле, подёргать за соломенную прядь, подышать под зеленовато-пшеничным навесом колосков. Или к морю, набрав полную корзину золотистых яблок и подыгрывая на гитаре пляшущим облакам. Или к маленькой пристани, где щёлкают военными каблуками флаги на ветру, и нежатся губы мёдом и горчинкой. Туда, где когда-то кто-то удержал тебя за белеющее, отливающее в небесную синеву запястье. Сегодня – нет. Удержать некому.

Зажмурилась, сглатывая катящиеся слёзы, подошла к краю. Шагнула в пропасть распластанной улицы.

Вышла из аэропорта – по глазам ударил победный свет летнего утреннего солнца. Сощурилась, натянула шлем, завела байк и осторожно выехала со стоянки. Измученное тело умоляло об отдыхе, дрожь пробивала электрическими разрядами, бросало в жар, голова кружилась. Поэтому Верлен двигалась на средней скорости, внимательно осматривая дорогу и чувствуя себя так неуверенно, будто впервые села на мотоцикл. Солнце плавило крыло, опутывало отскакивающими серебряными жилами, воздух клокотал у висков, забираясь под чёрный шлем. Лето плыло вокруг тонким шёлком, дома отпечатывались оттисками сонных взглядов, и подтачивающая силы тревога понемногу рассеивалась.

Добравшись до дома, метнув внимательный взгляд вокруг, завернула на внешнюю стоянку, оставила байк, сдёрнула с кудрей шлем и несколько мгновений просто посидела, вдыхая спокойствие двора, упираясь ногами в тёплый влажный асфальт. Поднялась, забросила сумку через плечо, снова огляделась, понимая, что за двое суток вокруг не изменилось ничего, кроме неё самой. Всё полетело кувырком, как загремевшая за отбойник машина: расплескался бензин, покорёжены стойки, вышиблены двери, сплющена крыша, а ты каким-то чудом вылетел через лопнувшее брызгами осколков за секунду до твоего касания лобовое стекло и теперь валяешься в пяти метрах от готовящейся вспыхнуть машины и думаешь, что нужно сделать в первую очередь: встать, отряхнуть испачканные колени, поправить задравшуюся рубашку и осмотреться или перевернуться на спину, уставиться в синеющее небо и понять, что ты только что отряхнул колени споткнувшейся судьбе…

Долго стояла под душем, смывая остатки слабости, запах гостиницы, аэропорта и самолёта. Долго варила кофе, стояла у окна, обнимая ладонями высокую белоснежную кружку. Придирчиво выбирала одежду: стальные брюки, узкая рубашка с высоким горлом цвета серого турмалина, чёрный бриллиант на цепочке из белого золота: чёрно-коньячный, насыщенный и глубокий блеск камня в сдержанно сияющей белизне. Пристально оглядела себя, будто видя впервые (хотя, так оно и есть, и пусть никто, кроме неё, об этом не знает), удовлетворённо кивнула. Теперь можно и в банк.

Точно так же, как утром мотоцикл, осторожно и преувеличенно внимательно вела машину. Добравшись до кабинета, первым делом посмотрела список находящихся в банке сотрудников. Кивнула, нажала кнопку:

– Анри, доброе утро, зайди ко мне.

– Доброе утро. Сейчас.

Через пару минут на пороге возник заместитель, как всегда, одетый с иголочки, но без прежней вальяжности. Стылым ледником светились глаза, и такими же холодными были падающие капли слов:

– Итак, ты вернулась. Теперь ты знаешь, что я за тебя отвечаю, так что давай прекратим играть в начальника и подчинённого. По крайней мере, сегодня и сейчас. Потрудись, пожалуйста, объяснить, какая муха тебя укусила, что ты рванула без подготовки, без защиты, без меня, в конце концов, в совершенно незнакомый город? Где твои мозги? Где твоя осторожность и предусмотрительность? Что за фортели ты выкидываешь последнее время? Ты что, мать твою, хочешь, чтобы я сдох от беспокойства за тебя?