Похищенное дело. Распутин - Эдвард Радзинский

Что делать – он был «герой дня». Обреченный герой…

Лгал ли он, когда называл себя «маленькой мушкой»? Да, лгал. И… говорил правду! Эта двусмысленность его положения при «царях» проявилась в истории тогдашнего премьер-министра Коковцова и прошлого – графа Витте.

После назначения Коковцова премьером Аликс бросила «пробный шар» – Распутин был послан «посмотреть его душу».

Коковцов вспоминал впоследствии: «Я был поражен получением письма от Распутина, содержавшего в себе буквально следующее: „Собираюсь уехать совсем, хотел бы повидаться, чтобы обменяться мыслями… назначьте когда“». Премьер согласился. Состоялась почти комическая сцена – Распутин вошел, молча сел. Молчание продолжалось. Распутин смотрел на премьера.

«Его глубоко сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета глаза были пристально направлены на меня, и Распутин долго не сводил их с меня, точно он думал произвести на меня какое-то гипнотическое воздействие или просто изучал». Но… мужик вдруг забормотал: «Что ж, уезжать мне, что ли? Житья мне больше нет – чего плетут про меня!» Здесь премьер, по замыслу Аликс, видимо, должен был уверить Распутина, что он его защитит. Но Коковцов сказал: «Да, конечно, вы хорошо сделаете, если уедете… Вы должны понять, что здесь не ваше место, что вы вредите Государю, появляясь во дворце… давая кому угодно пищу для самых невероятных выдумок и заключений». В ответ услышал: «Ладно, я – худой, уеду, пущай справляются без меня, зачем меня зовут сказать то, да другое…» Долго опять молчал, уставившись на меня, потом сорвался с места и сказал только: «Ну, вот и познакомились, прощайте».

Когда Распутин рассказал царице о предложении Коковцова уехать, она тотчас «разлюбила» премьера. Ведь приятие им Распутина – это не просто приятие «Божьего человека», но, прежде всего, знак готовности подчиняться ее мнению, готовности примкнуть к лагерю ее друзей, стать «нашим»…

Царица пожаловалась мужу. И вот уже Николай просит премьера рассказать о беседе с мужиком. «Когда я закончил мой рассказ, Государь спросил меня: „Вы не говорили ему, что вышлете его, если он сам не уедет?“ И получивши мой ответ, что… у меня не было повода грозить Распутину высылкой, так как он сам сказал, что давно хотел уже уехать, Государь сказал мне, что он этому рад… и „ему было бы крайне больно, чтобы кого-либо тревожили из-за нас“… Потом Государь спросил: „А какое впечатление произвел на вас этот мужичок?“ Я ответил, что у меня осталось самое неприятное впечатление, и мне казалось… что передо мной типичный сибирский бродяга…»

Впоследствии в Чрезвычайной комиссии Коковцов сформулировал свое мнение еще откровеннее: «Я был 11 лет в Главном тюремном управлении… видел все каторжные тюрьмы… Среди не помнящих родства сибирских бродяг сколько угодно Распутиных… Совершая крестное знамение, он может с такой же улыбкой взять за горло и задушить».

И Распутин понял: пора выступать против премьера, тем более, что Коковцова уже не хотела «мама».

Из показаний Филиппова: «Само удаление Коковцова состоялось под давлением, весьма искусным и упорным, со стороны Распутина, который имел своеобразный прием, чрезвычайно магически действовавший на слабохарактерно-заносчивые натуры, к каковым следует причислить Государя: вскользь, беседуя о посторонних предметах, он характеризовал ненавистное ему лицо одной фразой или эпитетом, которые оставляли след…»

И хотя Коковцов привел в порядок финансы и обеспечил наступление периода истинной стабильности, в январе 1914 года его отправили «на покой» в Государственный Совет, наградив на прощание, как и Витте, титулом графа.

Казалось бы, с падением Коковцова должен был вновь появиться на политической сцене так благоволивший к Распутину Витте, который «с ним спелся», как писала генеральша Богданович.

Назначение премьером Витте – любимца прогрессивных партий и промышленного капитала, могло бы, на первый взгляд, решить все проблемы. С одной стороны, он был угоден обществу, с другой – у него было достаточно ума и авторитета, чтобы заткнуть рты врагам «Нашего Друга». И Витте знал, что сообразительный Распутин все это понимает и будет его поддерживать. Но он не понял, как и многие, истинную ситуацию: мужик мог влиять на царицу только тогда, когда у нее не было своего решения. В ином случае Распутин обязан был играть в ее игру: объявлять мнение Аликс своим предчувствием, своим предсказанием, своим желанием…

К несчастью для экс-премьера, у Аликс было твердое мнение о нем. Она ненавидела Витте, ибо он был творцом Конституции, ограничившей в 1905 году власть царя и будущую власть ее сына – «обокравший Маленького». И как бы ни был ей полезен великий министр, она не умела и не желала преодолеть свои чувства. Так Мария Антуанетта не могла преодолеть отвращения ни к Лафайету, ни к Мирабо, как бы они ни были полезны и ни пытались ее спасти…

Распутин понял и не заикался о своих симпатиях к Витте.

Но когда у Аликс своего мнения не было, наступало его время. Вступала в свои права русская практика ХVIII века – действовать через царского фаворита… И если Распутин не мог «протолкнуть» Витте на пост премьера, то повлиять на назначение нового министра финансов, совершенно безразличного царице, мужик сумел.

В то время около него появляются банкиры. С ним знакомится Петр Барк – типичное дитя молодого русского капитализма.

43-летний крупный чиновник министерства финансов ушел в директора-распорядители Волжско-Камского банка и щедро использовал на этой должности свои правительственные связи. Затем, оставив службу в банке, вернулся к государственной деятельности. При Коковцове он стал товарищем министра торговли и промышленности. Используя ситуацию вокруг премьера, Барк и стоявшие за ним банкиры начинают завоевание министерства финансов.

Как показал Филиппов в «Том Деле»: «Падение Коковцова, весьма осторожного политика в области финансов, обнаружившего чрезвычайную твердость и самостоятельность в отношении банков, было выгодно банкирам».

В январе 1914 года премьером стал Иван Логгинович Горемыкин, 75-летний старик, «Старче», как называл его Распутин. Начинается излюбленная российская политика контрреформ – отказ от столыпинских преобразований. И когда начала обсуждаться кандидатура нового министра финансов, Распутин тотчас заговорил о «хорошей душе» Барка и его способностях. Аликс передала Николаю «размышления Нашего Друга» о Барке.

Царь мог только подивиться настойчивости Распутина в деле, в котором мужик так мало смыслил – объяснить это можно было только «наитием свыше»… Барк был назначен министром финансов.

Так в первый раз с подачи Распутина происходит назначение уже не на церковную должность, но на государственную. Причем произошло не просто назначение нового министра – произошла революция, суть которой Распутин не понял. Он знал лишь, что теперь деньгами распоряжается «наш»… На самом деле рухнула политика, которую проводил Столыпин, а за ним Коковцов. Финансами полуфеодальной страны начинают заправлять банки через своего ставленника.