Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе - Кормак Маккарти

К полудню животное уже выбилось из сил. Он попытался заставить её сойти с дороги, чтобы поймать другую лошадь, но она продолжала держаться заданного курса. Посасывая голыш, он оглядывал окрестности. И вдруг увидел впереди всадников. Только что их не было, но они откуда-то взялись. Стало ясно, что из-за них лошади и забеспокоились, и теперь он ехал, наблюдая то за лошадьми, то за линией горизонта на севере. Его кляча, задрожав, рванулась вперёд, и через некоторое время он увидел, что всадники в шляпах, и направился к ним. Заметив его, отряд остановился, все уселись на землю и стали смотреть, как он подъезжает.

Вид у них был неважный. Выдохшиеся и окровавленные, под глазами синяки, раны замотаны грязными и окровавленными тряпками, одежда заскорузла от засохшей крови и ружейного пороха. Глядевшие из тёмных глазниц глаза Глэнтона горели желанием убивать, и хотя все были в одинаково отчаянной ситуации, он и его осунувшиеся конники злобно уставились на мальца, словно тот не был одним из них. Соскользнув с лошади, он стоял, исхудалый, иссушенный жаждой, обезумевший. Кто-то бросил ему флягу.

Отряд потерял четверых. Остальные отправились на разведку. Элиас пробирался через горы всю ночь и весь следующий день и после наступления темноты обрушился на них на равнине во время снегопада. Это было в сорока милях к югу отсюда. Их гнали на север через пустыню, как скот, и они нарочно пошли по следам вооружённого отряда, чтобы запутать преследователей. Они не знали, как далеко позади мексиканцы, и понятия не имели, как далеко вперёд ушли апачи.

Он отпил из фляги и окинул их взглядом. Кого-то не было, но кто знает, уехали они вперёд с разведчиками или лежат мёртвые в пустыне. На лошади, которую подвёл ему Тоудвайн, выезжал из Уреса тот новенький, Слоут. Когда полчаса спустя они трогались в путь, две лошади не встали, и их бросили. Сидя в напрочь стёртом и расшатанном седле на лошади мертвеца, малец ехал, сползая и чуть не падая, руки и ноги у него вскоре стали болтаться, и он покачивался во сне из стороны в сторону, как посаженная на лошадь марионетка. Проснувшись, он обнаружил рядом бывшего священника. И заснул снова. Когда он проснулся в следующий раз, рядом был судья. Тот тоже потерял где-то шляпу, на голове у него теперь красовался сплетённый из пустынного кустарника венок, и он ехал, как выдающийся бард солончаков, одарив спасшегося своей прежней улыбкой, словно мир вокруг устраивал лишь его одного.

Всю оставшуюся часть дня они ехали по невысоким волнистым холмам, покрытым кактусами чолья и боярышником. Время от времени одна из запасных лошадей останавливалась, покачиваясь, и постепенно превращалась в маленькую точку позади. В холодной вечерней синеве они спустились по длинному северному склону и голой предгорной равнине — бахаде, где лишь изредка встречались окотильо и участки, заросшие пустынной травой грама, и разбили лагерь в низине. Всю ночь дул ветер, и были видны другие костры на севере. Судья отошёл в сторону, оглядел жалких remuda — сменных лошадей — и, выбрав ту, чей вид ему больше всего не понравился, поймал её. Ведя лошадь мимо костра, он попросил кого-нибудь подойти и подержать её. Никто не поднялся. Бывший священник наклонился к мальцу.

Наплюй на него, сынок.

Судья снова обратился ко всем из темноты за костром, и Тобин предупреждающе положил ладонь на руку мальца. Однако тот встал и сплюнул в огонь. Повернувшись к бывшему священнику, он посмотрел ему в глаза.

Думаешь, я его боюсь?

Тобин ничего не ответил, а малец повернулся и зашагал в темноту, где ждал судья.

Тот стоял, держа лошадь. В свете костра блестели лишь его зубы. Вместе они отвели лошадь чуть подальше, малец держал плетёный reata,[181]а судья поднял круглый булыжник весом, наверное, фунтов сто и с одного удара раскроил лошади череп. Из ушей у неё хлынула кровь, и она тяжело рухнула на землю так, что под ней с тупым хрустом сломалась передняя нога.

С крупа содрали шкуру, не потроша, бойцы вырезали куски мяса и жарили на костре, остальное нарезали на полоски и повесили коптиться. Разведчики не возвращались, был выставлен конный дозор, а остальные улеглись спать, прижимая оружие к груди.

В середине следующего утра они проезжали по солончаковой котловине, где увидели целую ассамблею человеческих голов. Отряд остановился, и Глэнтон с судьёй подъехали ближе. Голов было восемь, на каждой шляпа, и они стояли кругом, лицами наружу. Глэнтон и судья объехали вокруг, судья остановился, сошёл с коня и пихнул одну сапогом. Словно хотел убедиться, что под ней не стоит закопанный в песок человек. Остальные головы смотрели вперёд невидящими глазами, окружёнными морщинками, будто члены некоего круга благоверных инициатов, связанных клятвой молчания и смерти.

Всадники обратили взоры на север. И поехали дальше. За небольшой возвышенностью в остывшем пепле лежали почерневшие остовы двух фургонов и обнажённые тела ехавших в караване. Пепел уже разнесло ветром, и лишь по железным осям угадывались формы фургонов, как по кильсонам можно определить, остатки каких кораблей лежат на морском дне. Когда всадники приблизились, с полуобъеденных трупов взлетели вороны, а по песку, распустив крылья, как чумазые хористки, и непотребно покачивая своими словно обваренными головами, отбежала прочь парочка грифов.

Отряд снова двинулся в путь. Они пересекли сухое устье пустынной низины и во второй половине дня, преодолев несколько узких ущелий, выбрались в край волнистых холмов. В воздухе чувствовался дым костров из сосновых дров, и ещё до темноты они въехали в городок Санта-Крус.

Как и все форты вдоль границы, городок стал меньше, чем прежде, многие здания были полуразрушены и необитаемы. Слух об отряде пронёсся ещё до того, как они появились, и по обе стороны дороги стояли местные жители, тупо смотревшие на проезжавших всадников, — старухи в чёрных шалях rebozos и мужчины, вооружённые старыми мушкетами, микелетами[182]или ружьями, которые были сляпаны из разных частей, кое-как прилажены к ложам из тополя, вытесанным топором, как деревянные ружья мальчишек. Были и ружья вовсе без затвора. Из них стреляли, ткнув сигарой в отверстие в стволе, после чего речные голыши, которые в них заряжали, со свистом летели по воздуху, куда бог даст, как падающие метеориты. Американцы подгоняли лошадей. Снова пошёл снег, по узкой улочке задувал холодный ветер. Даже в своём жалком состоянии они взирали с сёдел на этих вояк фальстафовского вида с нескрываемым презрением.

Они стояли среди своих лошадей на маленькой убогой аламеде,[183]ветер обшаривал деревья, птицы в серых сумерках кричали, цепляясь за ветки, через маленькую площадь летел снег, он кружился, одевал белой пеленой силуэты глинобитных домов и заглушал крики следовавших за отрядом торговцев. Вернулись Глэнтон и мексиканец, с которым он уходил, бойцы забрались в сёдла и двинулись один за другим вдоль по улице, пока не добрались до старых деревянных ворот. Двор за воротами был запорошён снегом, там держали домашнюю птицу и скот — коз и осла, которые бесцельно скреблись и копались у стен, когда появились всадники. В углу стояла тренога на почерневших ножках, и виднелась большая лужа крови — её отчасти занесло снегом, и в последнем свете дня она казалась бледно-розовой. Из дома вышел человек, переговорил с Глэнтоном и с мексиканцем, а потом жестом пригласил всех зайти в дом, чтобы укрыться от непогоды.