Большая Засада - Жоржи Амаду

По дорогам и тропам бродили шайки молодых парней или зрелых мужчин, женатых или холостых. Они направлялись на юг Баии, покидая феодальные поля, маленькие мертвые городки, когда достигали сознательного возраста или теряли последнюю надежду найти работу и прокормиться.

Прощай, отец, прощай, мать, благословите — я отправляюсь в Итабуну, чтобы разбогатеть. Прощайте, жена и дети, я иду в Ильеус, чтобы заработать денег вам на переезд. В дорожных сумках и в сердцах они уносили ладанки от лихорадки и змеиных укусов, воспоминания и советы, лица любимых, слезы и всхлипывания. Отец и мать, жена и дети оставались в Сержипи: помнили об обещании и ждали — иллюзии питали стариков в тишине вязкого безумия. Чувствительные старые девы запирались в истерическом одиночестве с Христовыми ранами, вопя и богохульствуя. Дети только и ждали, когда подрастут, чтобы сказать «прощай» и уехать.

На дорогах семейных пар не много, а уж тем более с детьми. Редко когда попадется многочисленное семейство, с мужчинами и женщинами, старыми и молодыми, дедами, сыновьями и внуками. Впрочем, такое случалось: вместе они решали сняться с насиженных мест, вместе хотели начать жизнь заново. Древние кланы с прочными корнями, накрепко спаянные плотью и кровью. В конце концов они рассеивались в битве с какао, разбредались по плантациям, кухням богатых особняков, оставались в засадах и публичных домах. Устои сотрясались, новые ценности побеждали.

Перемешивались традиции, обычаи, праздники и ритуалы. Смешивались приезжие из Сержипи, жители сертана, выходцы с востока, языки и говоры, запахи и приправы, молитвы, проклятия и напевы. Ничто не оставалось неизменным на этих перекрестках, где встречались и сливались воедино нищета и честолюбие из разных концов света. Поэтому их называли «грапиуна» — народ в новой стране, которую они населяли и отстраивали.

Старательные и упорные выходцы из Сержипи заполонили территорию какао. В работе недостатка не было, случалось некоторым и разбогатеть: об этом слагали песни и мечтали, это было поводом надеть альпаргаты[72]и пуститься в путь. Между собой у них существовала определенная взаимовыручка, они помогали друг другу всегда, когда это было возможно.

Некоторые, приезжая в Ильеус, шли по точному адресу — на фазенду к земляку, полковнику, слава о богатстве которого служила пищей для разговоров и пересудов в бедных городках, где уже не осталось мужчин.

Когда Натариу сбежал из Проприи, у него была весточка от одного родича — седьмой воды на киселе — к полковнику Боавентуре Андраде. Когда вокруг столько опасностей, самое верное — помощь земляка.

3

Капитан Натариу да Фонсека замедлил ход мула, приближаясь к шайке оборванцев, чтобы ответить на приветствие старика, повторенное эхом усталых голосов. Старик снял шляпу, намереваясь задать вопрос. Он хотел знать, правильной ли дорогой идут они к фазендам, расположенным в зарослях на берегах Змеиной реки, и правда ли, что там нужны работники. Да, правда: скоро начнут собирать урожай, ростки взошли и поднялись — смотреть приятно.

Не обязательно было спрашивать, чтобы узнать, откуда они, но Натариу поинтересовался, чтобы завязать разговор:

— Из Сержипи?

— Да, сеньор.

— И все одна семья?

Он посчитал их взглядом: помимо трех семейных пар был еще парнишка — высокий и сильный, девчонка с косичками, мальчонка с ловушкой для птиц в руках. Женщина, голова которой была повязана платком, держала младенца, а другая, помоложе, была брюхатая. Десять душ, а вскоре — одиннадцать. Лучше и быть не может.

— Да, сеньор. Все родичи.

— Откуда идете?

Старик заколебался на мгновение, прежде чем ответить: а что, если вести и до этих мест докатились? — потом решился:

— Мы из-под Мароима. Слыхали о таком?

— Был там проездом когда-то давно. Я сам из Проприи.

Остальные замерли, настороженно следя за диалогом. Худая, высохшая старуха — ее курчавые волосы были серыми, но скорее от пыли, чем от возраста, — опираясь на ветку дерева, сделала шаг вперед. Женщина с ребенком последовала за ней. Земляк — это почти родственник, это не то что чужак какой-нибудь. Кто знает: вдруг этот человек из Проприи, хорошо одетый, на добром муле с ладной сбруей, может стать помощью и спасением? Ведь зачем-то он продолжает этот разговор под палящим солнцем на краю дороги? Семья большая, как сделать так, чтобы они не оторвались друг от друга, особенно после того, что случилось? Старуха не осмеливалась спросить. Она хотела мира своим домочадцам, но на всех смотрела с подозрением.

— Кого здесь больше всех, так это народу из Сержипи, но в основном налегке; семья — это редкость, а особенно такая большая. А почему вы все разом идете, уж извините, что спрашиваю?

Один из мужчин опередил старика:

— Там мало работы, а здесь, говорят, сколько хочешь. Только поэтому — другой причины нет.

Он не смотрел на капитана, он вглядывался в остальных: ответ на вопрос найден, никто больше ничего не может добавить. Ответ был резким, не слишком-то ясным, но вместе с тем в нем не слышалось дерзости или вызова, только осторожность — может быть, даже страх. Старик опустил голову, когда сын перебил его, взяв слово, — уважение и право главенствовать похоронены в злой земле Мароима.

Натариу не смутился, даже бровью не повел, поскольку знал все эти истории как свои пять пальцев — поначалу они все были одинаковыми. Сколько таких он видел, приходивших с еще дымившимися ружьями? Он перевел взгляд с одного на другого, оценивая четырех мужчин — кто же из них стрелял? Парнишку он со счетов не сбрасывал: в календаре нищеты и унижений год идет за два.

— Только поэтому — другой причины нет — хорошо сказано. Оставайтесь при своем, я же не отец-исповедник. Когда люди приходят сюда, то рождаются заново и ни перед кем не должны отчитываться. Можно даже имя поменять, если хочется.

Именно тогда самый молодой из мужчин отбросил руку державшей его женщины и подошел к Натариу:

— Нас просто выгнали, вышвырнули. Мы пришли не по собственному желанию. Нас заставили.

— Закрой рот! — приказал самый старший, тот, что говорил раньше.

Старик взмахнул было рукой, но сразу опустил ее. Капитан снова перевел взгляд на парнишку, но не успел ничего сказать. Парень выпалил, не обратив внимания ни на жест отца, ни на приказ брата:

— Все было не так, как вы думаете. Они не позволили… — Он указал на старуху и беременную. — А я хотел прикончить мерзавца. — Он посмотрел на свою ладонь. — Они мне руки связали. Не дали мне ничего сделать!

Вспыльчивый, он схватился тогда за оружие, и случилось бы несчастье. Он недавно женился, и молодая красивая беременная жена повисла у него на шее: «Подумай обо мне и о ребенке!» И мать туда же — она лучше умрет, чем увидит сына преступником, в тюрьме или в бегах.

— Я вырастила сына не для того, чтобы он стал убийцей или погиб от рук наемника. — Когда-то так погибли ее отец и брат, так же бессмысленно и бесполезно.