Другой дороги нет - Василий Головачев

В конце концов нашли в грузовом отсеке второго челнока нечто, напоминающее гарпун с загнутым клювом, выяснили, что надо сделать, чтобы выбраться из кабины аппарата, проверили подсказки проводника, Никанор сам опробовал спасательную капсулу и занял место пилота, пытаясь выглядеть мужественно-уверенным.

– Я готов.

Лариса молча поцеловала его, выбралась из кабины аппарата вслед за Хароном и Валерой. Затем внезапно вернулась и ещё раз поцеловала пилота в щеку.

– Вернись!

Он помедлил, выбирая достойный ответ, но решил промолчать и только кивнул, подражая любимым киногероям, счастливый от того, что ему, по сути, признались в любви.

Колпак кабины опустился на место.

Веденеев и Лариса скрылись в соседнем челноке.

Никанор сосредоточился на управлении, продолжая ощущать беззвучные толчки пространства в грузовом отсеке.

Челнок всплыл над полом ангара. Ворота открылись, и тьму прорезал поток золотистого света…

Планета, на которой располагался портал Мамми-врат, вращалась вокруг звезды V404 Лебедя ближе, чем Меркурий вокруг Солнца. Поэтому она, застывшая чуть ли не в зените, была огромной и казалась огненным тоннелем, просверленным в густо-зелёном небе.

Никанор повернул аппарат вокруг оси, чтобы светило не слепило его, и прибавил скорость. Поверхность планеты, – сплошные песчаные барханы, с виду из чистого золотого песка, пронизанные кроваво-красными обелисками скал, – развернулась в плоскость, пока на высоте сотни километров не начала округляться в бильярдный шар.

Когда густая зелень неба сменилась чёрно-фиолетово-зелёной бездной, он сбавил скорость, дождался появления второго челнока, огляделся.

Чёрная дыра, составляющая пару нормальной жёлтой звезде V404, действительно была не видна. Однако был виден призрачный световой шлейф, соединявший её со светящейся товаркой – рукав плазмы и газа, который она сдирала с усеянной протуберанцами поверхности светила.

Второй челнок испустил едва видимый – из-за разрежённой на такой высоте атмосферы – луч прожектора, направленный в колечко света, окружавшее чёрную дыру: в настоящий момент эта фигура разительно напоминала немигающий птичий глаз.

– Вижу, – пробормотал Никанор вслух, словно его могли услышать пассажиры второго аппарата.

Подумал: знать бы, как близко можно подойти к этой дырке, чтобы не засосало…

Челнок рванулся прочь от планеты с удвоенной скоростью.

На панели начали перемигиваться какие-то индикаторы, загорелись окошки с мелькающими в них непонятными символами. Вероятно, они показывали скорость аппарата и расстояние до ближайших космических объектов, хотя Никанор, естественно, не понимал их значения, разве что интуитивно ощущал нарастание скорости движения, ставшей поистине космической.

С час ничего вокруг не происходило. Лишь световое колечко, в которое упирался газосветовой шлейф, становилось всё больше и больше.

Затем что-то изменилось в грузовом отсеке. Никанор спиной почуял порыв ледяного ветра, в голове задымился вулкан, расщепляющий сознание на отдельные струи.

Он вскрикнул, хватаясь за голову, неимоверным усилием воли развеял столб дыма, осознавая, что пленник в контейнере выберется из заточения в ближайшие минуты, если не секунды.

Лихорадочно проверил направление полёта, убедился, что челнок летит точно в центр «птичьего глаза».

В полубреду, на ощупь, выкарабкался из кресла, включил механизм открывания колпака кабины, встал на красный чемодан и выдохнул воздух уже внутри защитного кокона.

Воздух из кабины ринулся наружу, подхватил кокон, вынес в пустоту космического пространства.

Удар невесомости (в кабине действовало защитное поле) отразился в голове ударом кастета. Сознание замутилось, и он не сразу сориентировался, что происходит.

Челнок плавно уплывал от него, сверкая обшивкой под лучами близкой звезды и длинного жемчужного хвоста. Корма аппарата вдруг лопнула, как воздушный шарик, выпуская сноп фиолетово-красного пламени, напоминающий в миниатюре солнечный протуберанец.

«Он освободился! – мелькнула мысль. – Неужели все наши усилия напрасны?! Или ещё есть надежда?..»

Сознание померкло…

Он уже не видел, как рядом завис скатообразный аппарат, его зацепили «гарпуном», втащили в кабину, и челнок устремился прочь от падающего в чёрную дыру собрата, несущего в себе неземную жуть.

Очнулся Никанор… впрочем, как говорится в таких случаях, это уже совсем другая история и другая дорога.

Мы о ней ещё услышим…

Кот орал ночью так, что Максим проснулся в два часа и подумал: кто-то умирает! – настолько душевные фиоритуры издавал котяра. Зверь буквально плакал и стонал, как человек, испытывающий невероятную боль. Ему было холодно, мучил голод, и в мяве он изливал своё непонимание человеческой чёрствости и отсутствия у людей сочувствия.

Пришлось встать и притворить окно: несмотря на холод и сентябрьскую промозглую сырость, спал Максим с открытой форточкой. И заснуть ему удалось только после того, как кот умолк.

Наутро сестра Таня сообщила, что кот соседский, ворюга и бандит, ворует всё и у всех, и соседка давно пытается избавиться от него, выгоняет на улицу и травит.

– Зачем? – не понял Максим. – Не жалко скотину мучить? Взяла бы и усыпила в ветлечебнице.

– Так за это платить надо, – простодушно пожала плечами сестра, которая тоже не любила котов, чего и не скрывала. – А Чума всем надоел, сосед Вовка Спирин в него стрелял даже, жалко, что не попал.

– Неправильно это, – осуждающе покачал головой Максим; он-то в отличие от Татьяны животных любил, а в детстве, когда жил с родителями, дружил с котами и часто заступался перед бабкой Нюрой за Барсика; кот по ночам спал у него в ногах.

По плану в этот приезд собирался с друзьями посетить кладбище, где были похоронены все его предки и друг детства Лёха Шилов, а потом съездить на рынок, купить кое-что для вечерних посиделок.

Он практически каждый год приезжал из Москвы в Жуковку на машине и собирал старую школьную компанию, останавливаясь то у тётки Ксени, то у тётки Вали (родители разошлись, отец уехал в Сибирь, мать в Белоруссию), а когда двоюродная сестра Татьяна купила в Жуковке частный домик и переехала туда из Брянска, начал квартироваться у неё.

Кота по кличке Чума он увидел возле машины, которую ставил во дворе дома; гаража у Татьяны не было. Здоровенный пушистый рыжий кот сидел у колеса и, когда Максим вышел, уставился на него огромными зелёными глазищами. И такая у кота стояла в глазах тоска, такая вселенская скорбь, что у Максима ком встал в горле. Он замер.