Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей - Екатерина Станиславовна Докашева

* * *

Кто ты, он или она,

Мой сообщник ли таинственный,

Мне сестра, или жена,

Враг ли мой, иль друг единственный, —

Я не знаю, но люблю

С вечной нежностью напрасною

Душу темную твою,

Душу темную и ясную.

Если в жалости к себе

Малодушно я упорствую, —

Всё же верен я тебе

И судьбе моей покорствую.

Там, в заре иного дня,

Где стезя светлеет мрачная,

Знаю, встретишь ты меня —

И свершится тайна брачная.

ПРИМЕЧАНИЕ.

Сама Гиппиус многие стихотворения писала от лица мужчины – лирического героя. Статьи часто подписывала мужскими псевдонимами, из которых запомнился – Антон Крайний. В одежде она порой придерживалась мужского стиля, что выглядело очень экстравагантно. Тому свидетельство – известный портрет Льва Бакста.

Жизнь шла своим чередом. Весной 1891 г. – состоялась первая поездка за границу – в Италию. С тех пор заграничные поездки приобрели более-менее регулярный характер. Через год они посетили Ниццу, и снова – Италию, вернувшись в Россию морским путем через Корфу, Грецию, Константинополь.

Об этом путешествии Гиппиус вспоминала так:

«В Афинах мы пробыли всего два дня. Жара была такая страшная, какой я не знавала в июльском Тифлисе. Но зато я еще не видела Д.С. таким счастливым, как в Парфеноне. Уцелевшие колонны не были в то время даже еще связаны проволокой, как позднее, – Парфенон был тогда воистину прекрасен. Никакой жары мой спутник не замечал. Не заметил бы ее, вероятно, если б она была втрое сильнее. Вообще это путешествие осталось для нас памятным навсегда. И не только Грецией, – не меньшее впечатление произвела на Д.С. и св. София в Константинополе – другое, но тоже на всю жизнь».

Это время было насыщено разными событиями, что-то неуловимо витало в воздухе – как знак грядущих перемен. Это же отмечала и Гиппиус.

«Но эти последние годы века были такими важными для жизни Д.С. (и моей), что, не остановившись на них, – нельзя понять и последующих 1901–1903, а потому я к ним возвращаюсь.

Наши путешествия, Италия, все работы Д.С., отчасти эстетическое возрождение культурного слоя России, новые люди, которые входили в наш круг, а с другой стороны – плоский материализм старой «интеллигенции» (невольно и меня толкавший к воспоминанию о детской религиозности), все это вместе взятое, да, конечно, с тем зерном, которое лежало в самой природе Д.С., – не могло не привести его к религии и к христианству. Даже, вернее, не к “христианству” прежде всего, – а ко Христу, к Иисусу из Назарета, образ которого мог и должен пленять, думаю, всякого, кто пожелал бы или сумел взглянуть на него пристальнее. Вот это “пленение”, а вовсе не убеждение в подлинности христианской морали, или что-нибудь в таком роде, оно одно и есть настоящая отправная точка по пути к христианству. Последние годы века мы жили в постоянных разговорах с Д.С. о Евангелии, о тех или других словах Иисуса, о том, как они были поняты, как понимаются сейчас и где, или совсем не понимаются или забыты».

Мережковские по логике событий, по своему внутреннему развитию должны были бы сойтись с Владимиром Соловьевым. Они еще застали его. Но несмотря на личные встречи, не сложилось должного интереса. По выражению Гиппиус – «у нас с ним – лично – что-то не вязалось». Но после – учение Соловьева о любви окажется близким идейным воззрениям супругов и станет им подспорьем в духовных поисках. Как человек чуткий ко всякого рода веяниям, Гиппиус отмечала, что «Время было, по-моему, интересное. Что-то в России ломалось, что-то оставалось позади, что-то, народившись или воскреснув, стремилось вперед… Куда? Это никому не было известно, но уже тогда, на рубеже веков, в воздухе чувствовалась трагедия. О, не всеми. Но очень многими, в очень многих. Во Влад. Соловьеве, умершем как раз накануне XX века, например. Но в нем, несомненно, имелась пророческая жилка».

Гиппиус и Мережковский сближаются с дягилевским кружком «Мир искусства», пытаясь найти там людей-единомышленников, близких по складу.

Там они познакомились и подружились с Дмитрием Философовым, который сыграл такую важную роль в их жизни. Постепенно в дягилевском объединении зрел разлад, споры становились беспощаднее, и у супругов возникает мысль об организации собственного кружка, который смог бы объединить тех, кто разделял их взгляды или стоял на сходных позициях.

«Итак, возвращаясь осенью 1901 г. с прогулки, я спросила Д.С.:

– Что ты думаешь делать эту зиму? Продолжать вот эти наши беседы?

Он не очень решительно посмотрел на меня и неуверенно сказал:

– Да… я думаю продолжать. Собрать их всех и предложить высказаться определенно, чего они хотят – и чего не хотят. Там и посмотрим…

В этот день я ничего больше не сказала, но на другой, за завтраком, решила продолжать разговор:

– Разве ты не видишь, – отлично видишь, – что все эти беседы ни к чему нас не ведут. Говорим о том же, с теми же людьми, у которых у каждого своя жизнь, и никакого общения у нас не происходит. То есть внутреннего, настоящего. Даже с Ф., который нам ближе других и больше понимает главную идею. Разве не стоял все время между нами страшный и нерешенный вопрос: а какая она, эта идея, и вообще все это имеет отношение к жизни? Нашей, и не только даже нашей, а просто к жизни?»

Гиппиус и Мережковский пришли к выводу, что нужно создать «открытое, по возможности официальное общество людей религии и философии для свободного обсуждения вопросов церкви и культуры». Так родилась идея Религиозно-философских собраний, которые довольно быстро приобрели популярность. Таким способом должна была произойти «встреча» между представителями церкви и «светского», «интеллигентского» общества.

Религиозно-философские собрания были открыты, но просуществовали они недолго, и уже в 1903 году были закрыты, якобы по доносу одного из сотрудников газеты Суворина. Но ходили слухи, что просто закончилось терпение Победоносцева, обер-прокурора Синода.

Создание такого совместно дела, как Религиозно-философские собрания, еще больше подчеркнуло духовную близость супругов, несмотря на разность их характеров. Это понимала и Гиппиус.

«Наша нерушимая взаимная привязанность (чтобы не сказать лишний раз слова “любовь”) – была слишком истинной, имела другие основы, чем какая-нибудь ослепляющая страсть или бездумное благоговение перед знаменитым супругом (у меня). Я хочу дать возможно полный образ человека со всеми его чертами, а там пусть другие