Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 1. Отщепенец - Генри Лайон Олди

Великан кивнул.

– Кешаб-джи, вы меня слышите?!

– Капитан-рисалдар вас не видит, – произнёс Линдхольм, обращаясь к антису. – Ваши жесты для него ничего не значат. Да, рисалдар, он вас слышит. Он кивает вам.

– Кешаб-джи, вы понимаете, что делаете?!

Великан кивнул ещё раз.

– Отвечайте словами! Вы понимаете, что делаете?!

Великан кивнул в третий раз. Лицо его было цвета мокрой глины. Тело блестело от пота, словно Кешаб не стоял, свесив руки, а ворочал мешки с углем.

– Кешаб-джи, – молчание антиса окончательно убедило капитана-рисалдара в неадекватном состоянии Злюки Кешаба. Похоже, у Джатасуры имелись и свои собственные мотивы полагать Кешаба близким к помешательству. – Немедленно покиньте чужой борт. Повторяю: немедленно покиньте чужой борт!

Двойная искорка на обзорниках. Она сместилась левее, ещё левее, тусклой вспышкой двинулась вперёд. Торпедный катер занимал самоубийственную позицию, противоречащую всем учебникам по тактике боевых действий в космосе: между антисами и «Ловчим». Катер закрывал «Ловчего» собой, демонстрируя готовность сражаться вместе с ларгитасцами и погибнуть вместе с ларгитасцами в случае антической атаки.

– Я жду вас на борту «Шерхана». Обещаю самым внимательным образом выслушать ваш доклад о сложившейся ситуации. Кешаб-джи, от лица расы Брамайн я прошу, я умоляю вас…

Капитану-рисалдару не хватило воздуха. Хрипло, на всю рубку, он вздохнул и закончил:

– Кешаб-джи, не берите греха на душу. Конец связи.

Когда прозвучало слово «конец», Кешаб Чайтанья ещё находился на борту «Ловчего». Когда отзвучало слово «связи», Кешаба Чайтаньи уже не было на корабле.

И рейд-капитан Линдхольм не стал ждать, пока Злюка Кешаб объяснит Джатасуре, в чём суть конфликта:

– Перерасчёт траектории!

– Есть перерасчёт, – откликнулся штурман.

– Экстренный уход в РПТ!

– Время до ухода в РПТ – одна минута девять секунд…

Всю эту минуту, а в особенности последние девять секунд, старший помощник молился, чтобы ни одна зараза в Ойкумене не помешала «Ловчему» совершить манёвр. Убеждённый атеист, он молился так истово, так горячо, что его мольба была услышана.

I

Стены цвета беж. Пёстрое одеяло на кровати.

Плюшевый медведь на тумбочке.

Ненавижу, подумал Гюнтер. Ненавижу цвет беж. Ненавижу все пастельные тона, какие только есть на свете, столь полезные для детского глаза. Ненавижу красные и синие ромбы на одеяле. Плюш и медведей – вдвойне. Ненавижу эту комнату, идеал интерьера для мальчика от трёх до пяти лет, разработку лучших дизайнеров и психологов Ларгитаса, а также специалистов по скрытому наблюдению и оперативной защите.

Ненависть, да. Как бы она ни пылала, ни капли её не просочилось из кавалера Сандерсона наружу. Но это не значило, что она – фикция, бледная поганка, мираж.

– И что дальше? – вслух произнёс Гюнтер.

Его подняли в шесть утра. Миловидная блондинка, хрупкая как фарфоровая статуэтка, терпеливо ждала, пока молодой человек посетит туалет, примет душ и оденется. «Сколько времени? – размышлял Гюнтер, маясь в туалете. Блондинка расхаживала по комнате, от звука её шагов Гюнтера мучил запор. – Сколько минут (секунд?!) понадобится ей, чтобы завязать меня морским узлом, сложить в дорожную сумку и доставить к месту назначения, если я откажусь выходить наружу?» Сколько времени понадобится ему самому, чтобы в случае силового конфликта устроить блондинке обширный инсульт с параличем левой или правой стороны тела, на выбор – это Гюнтер знал без предварительных расчётов. Морские узлы так быстро не вяжут – если, конечно, блондинка не под блокадой, а она точно под блокадой, можно не проверять… Что за бред? Откуда эти дикие мысли?! Наверное, выброс подспудной агрессии.

Гюнтер вздохнул, встал с санитарного утилизатора и побрёл в ванную.

Два бескаркасных пуфа. Белый коврик на полу, оформленный под овечью шкуру. Фигурка добродушного тираннозавра на шкафчике, тоже белом, в тон коврику. Ненавижу, уже привычно подумал Гюнтер. Шкаф, ковёр, тираннозавра – ненавижу. Особенно тираннозавра. В ванной, где он сегодня утром приводил себя в порядок, не было всего этого: пуфов, фигурок, овечьих шкур. Кафель, мойка, кабина универсального душа: ионного и водяного. Гюнтер прятался в недавнем воспоминании, как ребёнок с головой укрывается одеялом, отгораживаясь от кошмара; прятался с таким ослиным упрямством, словно воспоминания могли позволить ему сбежать из комнаты, куда Гюнтера Сандерсона доставили против его воли.

Модель армейского всестихийника на тумбочке.

Армейский всестихийник во дворе Управления. Когда блондинка сопроводила Гюнтера во двор, машина уже ждала там. Мощная, громоздкая, с куцыми обрубками крыльев, без опознавательных знаков, машина совершенно не походила на яркую детскую игрушку, с которой Гюнтеру ещё только предстояло познакомиться. Техника эмоционально нейтральна, но от всестихийника тянуло скрытой угрозой. А может, у молодого человека просто кошки на душе скребли.

– Грузимся, – велел Тиран. Он прохаживался рядом с машиной, щёлкая пальцами в такт каким-то своим мыслям. – Я взял бутерброды.

– Бутерброды, – машинально повторил Гюнтер.

– С колбасой и сыром. Вас устроит?

– С сыром, – повторил Гюнтер.

– Ну и хорошо. Вам помочь?

– Я хочу пить, – невпопад откликнулся Гюнтер.

– Я взял воду. И термос с кофе. Лезьте в салон, у нас мало времени!

Нервничает, понял Гюнтер. Ему не надо было сканировать чувственный спектр собеседника, чтобы выяснить: Тиран на взводе.

– Всё в порядке? – спросил Гюнтер.

Тиран не ответил.

В салоне поместился бы взвод штурмовиков с полным комплектом десантных платформ и парой-тройкой единиц боевой техники. Гюнтеру с Тираном там было слишком просторно. Жуя бутерброд – из чувства противоречия, с колбасой – Гюнтер то и дело прикусывал язык. Хотелось задать вопрос, десять вопросов, сто; вопросы уже вертелись на кончике языка, и стоило большого труда загнать их обратно в глотку.

Тиран с интересом наблюдал за мучениями кавалера Сандерсона.

– Поздравляю, – вдруг произнёс Тиран.

– С чем?

– Вы теперь отец.

– Кто?!

– Отец. Знаете, кто это такой? Человек, у которого есть дети.

– У меня нет детей. Я точно знаю, что нет.

– Есть.

– Нет!

– Есть, говорю. У вас есть сын.