Роковой сон Спящей красавицы - Мария Очаковская

– Правила? – переспросил Николай Николаевич.

– Сейчас постараюсь объяснить, хотя… мне и самой до конца не все понятно. Я пока не выяснила, откуда у Петипа появился этот перстень. Но я уверена, что Мариус Иванович совершенно точно знал, что не может единолично и постоянно им владеть. Сначала он передал его своей жене, Марии Суровщиковой, кстати, тоже балерине, и весьма одаренной. Но после смерти Суровщиковой реликвия вернулась к нему обратно. Тогда в 1899 году Петипа отдает кольцо Анне Павловой.

– Той самой Павловой, которая «умирающий лебедь»? – встрепенулся Ульянов, услышав знакомое имя.

Арина кивнула:

– При передаче он объяснил ей, что, мол, вещь непростая, имеет магические свойства. 15 лет Павлова хранит талисман Фортуны, и Фортуна ей улыбается, а потом, в свою очередь, передает его танцовщице Головиной, после которой в 1926 году перстень попадает к Марине Самойловой. Есть тут и некий мистический аспект. Надо отметить, что каждая из этих балерин, став хранительницей талисмана, пережила головокружительный карьерный взлет: новые роли, успех, слава, поклонники… Разумеется, я ни в коей мере не хочу умалять их талант, работоспособность, физические данные. Но успех на сцене, особенно в начале карьеры, зависит не только от них – удача, счастливый случай чрезвычайно важны. А удачливость вообще понятие весьма эфемерное.

Ульянов кивнул, думая о другом. Получалось, что тот, кто украл у Ливневой перстень, был убежден на все сто, что тот подлинный.

– Скажите, а Самойлова кому отдала кольцо? Вы уже установили нынешнего владельца?

– Какой вы, однако, прыткий! В том-то и дело, что основным условием передачи реликвии была глубокая секретность! Хранить можно, а трепаться нельзя! Вам, Николай Николаевич, эта тема должна быть близка. – Арина лукаво усмехнулась. – Короче, владельца не так-то просто вычислить. Кто был следующим в списке, я пока не знаю. Есть только догадки… А еще я не знаю, не понимаю, не могу объяснить, какую роль в этой истории играла Фурия?!

– Фурия? – Ульянов слегка нахмурился. – Простите, Арина, я что-то уже запутался. Для такого дилетанта, как я, слишком много новых вводных… Да и время уже позднее. Может, завтра продолжим?

Через неделю после похорон балерины Ливневой официальное расследование по ее делу плавно сошло на нет.

– Фактов, опровергающих версию, что с ней произошел несчастный случай, выявлено не было. Индивидуальная непереносимость отдельных седативных препаратов, летальный исход составляет 2,5 процента, – сообщили Николаю Николаевичу в питерской прокуратуре.

Возражать Ульянов не стал, хотя было что. Неофициальное расследование, которым занимался он, напротив, только набирало обороты. По его распоряжению в разработке оставались все возможные версии. Отрабатывались связи Ливневой в театре, техотдел изучал биллинг ее мобильного, записи видеокамер, шла работа со списком пассажиров того злосчастного поезда, сотрудники Мелузова вели наблюдение за двумя объектами: балериной Ольгой Ряжской, Вариной дублершей, и за ее отцом. Ряжская, после смерти коллеги даже не скрывавшая своей радости, поначалу вызвала у Ульянова серьезные подозрения. Особенно когда ее подруга проговорилась, что Ольга, дескать, «давно сидит на снотворном, без таблетки уснуть не может». Удивительно, откуда у нее может быть бессонница при таком напряженном графике? Оттанцевав спектакль, Ряжская разъезжала по всей Москве, не пропуская ни одной тусовки. Гости, рестораны, клубы – она без устали таскала за собой наружку, пока наконец не привела к дверям Государственной Думы. Оказалось, что у балерины наклевывался роман с депутатом.

Впрочем, в ее виновность Ульянову верилось с трудом: слишком она легкомысленная, взбалмошная, импульсивная, такая даже с исполнителем не сможет договориться. Дура, короче.

Второй объект, отец Варвары Ливневой, казался Николаю Николаевичу более «перспективным». После развода с Ритой Васильевной, матерью Варвары, он женился повторно. В браке родился сын. У мальчика оказался врожденный порок сердца. Проблемы со здоровьем у младшего и, судя по всему, любимого сына заставили отца забыть о старшей дочери, которую он не видел много лет. Похоже, с Варей его действительно ничего не связывало, чужие люди. А раз чужие, то всякое возможно… И мотив у Ливнева очевиден: нужны деньги на операцию сына. Сотрудник, присутствующий на похоронах, сказал, что Ливнев вел себя там вызывающе, ругался с бывшей женой, причем даже не скрывал, что намерен с ней судиться. Понятно, ему срочно нужны деньги. Тогда бы он и взял деньги, а не перстень!

С утра, как обычно, у Ульянова не смолкал телефон. Первым позвонил Мелузов:

– Николаич, тут по поводу отца Ливнева выяснилась интересная деталь: в день убийства он находился в Питере и вернулся в Москву только накануне похорон.

– Может, он и в поезде с ней ехал?

– Если только по чужому паспорту. В списках пассажиров он не значится, мы уже проверяли.

– А что Ливнев делал в Питере? – спросил Ульянов.

– Соседка сказала, ездил в Институт кардиологии. Информация подтвердилась.

– А версия развалилась. – Ульянов нажал отбой и нахмурился. Столько работы, а в итоге все впустую…

Сразу вслед за Мелузовым позвонил сотрудник техотдела, который занимался записями с видеокамер. Учитывая качество изображения, плохой угол обзора, Ульянов особо не надеялся, что из него можно что-то выжать. Ан нет! Ребята оказались глазастые, запись до дыр затерли. Работали они даже не с изображением движущегося объекта, а с его тенью. И нашли-таки одну малюсенькую несостыковку! В своих показаниях проводник Ковшов утверждал, что до отправления поезда с 22.25 до 22.45 находился на летучке в штабном вагоне, слова Ковшова уверенно подтвердили другие свидетели. Однако в это же самое время по вагону промелькнула, точно призрак, едва видимая тень. На секунду-две перед камерой показался двойной лампас на брючине «неустановленного объекта». Подобные лампасы имеются на форме проводников. Таким образом, получалось, что в купе Ливневой зашел человек в фирменной одежде РЖД и десять секунд спустя оттуда вышел… Около 4.05 тень с лампасом мелькнула перед камерой вторично.

– Спасибо, это уже кое-что, – сказал в трубку Ульянов и, сунув под мышку свою неизменную папку, отправился на доклад к шефу.

Стоя в лифте, Николай Николаевич прокручивал в голове третью возможную версию преступления. После ночного разговора с Ариной Савиновой он уже по-новому смотрел на историю с перстнем-талисманом. Это направление поисков представлялось ему самым острым. Чутье подсказывало, копать надо под Арининых заказчиков, под этот пресловутый фонд «Таубер».

* * *

Вернувшись от Дробота, Николай Николаевич сразу позвонил Савиновой, чтобы договориться о встрече. Он звонил ей впервые, но телефон набрал по памяти – номер прочно засел в голове.

– Арина Ивановна, извините, что отрываю от дел, но вынужден просить о повторной встрече, – начал он чересчур казенно и мысленно отругал себя. – Вчерашний разговор мы не завершили, надо бы еще кое-что обсудить.