Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

Но самое поразительное в посёлках и городах БАМа – не станции, не тоннели и не многоэтажки, а огороды. Надо представить себе, чего стоит выращивание картошки, капусты, огурцов и прочего огородного овоща в этих условиях. Я уже говорил, что даже землю – всю – приходится таскать на своём горбу. Рыть траншеи, засыпать их мхом, песком и торфом, чтобы защитить корни растений от мерзлоты. Строить теплицы, да так, чтобы они выдерживали и свирепый ветер, и многокилограммовые наросты снега. И вот, представляете, люди делают это, и гордятся каждый выращенным урожаем, всяким плодом, и сортом, и вкусом. Выращивают не только картофель и овощи, но и цветы, даже, случается, и розы. В двух шагах от мёрзлой болотистой комариной тайги.

Полюс суровости БАМа – восточная его столица, Тында. Северобайкальск, расположенный на самом краю мерзлотного щита, считается курортом. Сюда, на берег Байкала, приезжают со всего БАМа отдыхать, как в Крым. Загорать на пляже. Купаться в кристально чистой и такой же кристально ледяной воде Байкала решиться может не всякий. Для купаний, впрочем, существуют горячие источники, которых вблизи Северобайкальска несколько – следствие не остановившейся ещё вулканической деятельности. Особенным шиком считается купание в этих источниках зимой (естественно, на открытом воздухе). Морозов, как говорят бамовцы, в Северобайкальске больших не бывает: в январе в среднем градусов тридцать. Так что купаться можно.

Тревожное отступление. Дорога из прошлого в будущее?

БАМ живёт и функционирует. Поезда ходят сквозным путём от Тайшета через Северобайкальск, Тынду, Ургал до Советской Гавани, до самого Японского моря. Но над всем этим висит чёрная туча заброшенности, начинающегося разрушения. Когда-то дорогу на БАМ открывали победные фанфары, теперь его мелодия отчасти напоминает похоронный марш.

Я никогда не забуду ощущения, испытанного мной на станции Чара. Друзья повели меня к заброшенному депо, вокруг которого свалено всё, ставшее теперь ненужным: вагоны, локомотивы, краны, трактора, бульдозеры, многотонные грузовики, подъёмники, кузова, колёса, конструкции мостов, баки для ГСМ, котлы, ковши экскаваторов, сталь, чугун, пластмасса, кирпич, щебёнка, мусор, ржавчина, смерть. Вид всего этого, сваленного посреди неоглядной долины, на фоне далёких чёрно-синих гор, посреди тишины и безлюдья, на ярком солнце, которое безразлично посылает лучи свои на праведных и неправедных, живых и мёртвых, – этот вид был невероятен, жуток. Наверно, так выглядела разбитая немецкая техника под Сталинградом. Наверно, так будет выглядеть земля после удара нейтронной бомбы. Скелет вагона, стоящего на ржавых рельсах посреди беспредельной равнины, и солнце, бьющее сквозь его разваливающееся тело, – это смотрелось как символ.

Ещё мрачнее было другое видение. Посёлок Наминга, в тридцати километрах от Чары, некогда бывший процветающим, полным жизни посёлком геологов и геодезистов. Когда я проезжал через него, он был пуст и мёртв, как летучий голландец, и проходящая сквозь него дорога замирала, растворяясь в камне и карликовой берёзе. Брошенные дома – это самое страшное, что можно увидеть на этом свете. Это хуже, чем видеть смерть. Это – безнадёжно.

Добротное жильё, построенное из великолепной, вечной строевой лиственницы. Провалившиеся крыши. Окна без стёкол, через которые можно заглянуть в заросшие травой комнаты, где ещё недавно ходили, разговаривали, смеялись, играли с детьми. Всюду разбросанные предметы, свидетели ушедшей жизни: кастрюли, куски одежды, инструмент, обломки стульев. Наполовину разрушенная снежной лавиной электростанция. Тишина. Невозможно представить, какая там везде тишина!

Следы тления проступают и на теле пристанционного посёлка Новая Чара. Здесь люди живут, но во всём чувствуется особая сиюминутность этой жизни. Как забытый и брошенный гарнизон, проигранная, но ещё тянущаяся война… Здесь поражает несоответствие: размах начатого – и реальность теперешнего. Над всем в воздухе один вопрос: куда бежать? Огромное здание вокзала – пусто; по расчётам, через станцию должно было проходить до десятка пассажирских поездов в день, а проходит один-два. Строящиеся здания поликлиники, больницы, школы, дома культуры возведены до второго этажа – и брошены; посередине, заросший кустарником, бессмысленно торчит башенный кран. В обширном торговом центре зияют пустые оконные и дверные проёмы, и только где-то в уголке приютился маленький действующий магазинчик. Здесь был запланирован город с населением в восемьдесят – сто тысяч жителей. А живёт – четыре тысячи. И из них ни один не знает, что с ним и его семьёй будет дальше.

А что же, действительно, будет дальше?

Вопрос не в том, нужен БАМ России или не нужен, выгодно его поддерживать и развивать или невыгодно. Вопрос стоит по-другому: будет или не будет Россия как единое Евразийское пространство, или распадётся на десяток полуколониальных отсталых государств с тупым и спивающимся населением. Если будет, если бороться за это (а за это надо бороться, и ещё как: всеми силами, как выплывают из омута, как вырываются из трясины) – то БАМ и нужен, и выгоден, и без него просто не обойтись.

Город Чара у подножия хребта Удокан был запланирован не просто так. От станции семьдесят километров в горы по бездорожью – и открывается долина реки Чины, окружённая горами, буквально драгоценными. Магнитная гора, которую природа сложила из титано-магнетита, руды, в которой ценно всё, в переработку идёт 98 % объёма. Тут же рядом – медная гора, медь, никель и другие сопутствующие металлы лежат прямо на поверхности. Руды богатейшие, содержание металлов в несколько раз выше, чем у разрабатываемых нынешними мировыми монополистами, фирмами Австралии, Канады и ЮАР. Добычу можно осуществлять открытым способом. Близко – на трассе того же БАМа – прекрасный коксующийся уголь, и тоже на поверхности лежит, бери, вези, выплавляй металл. Здесь был запроектирован Удоканский территорально-производственный комплекс: станция, город, посёлки, рудники, несколько горно-обогатительных комбинатов. Главное было – дотянуть сюда трассу железной дороги. Дотянули. Построили почти всё. Осталось ещё немного: железнодорожная ветка на семьдесят километров в сторону месторождений, средства для разработки рудников открытым способом, – затраты неизмеримо меньшие, чем то, что уже вложено в построенный БАМ. И богатство можно было бы брать руками. И тут…

Распад Союза. Немедленное сокращение финансирования всех работ на БАМе. Кризис за кризисом. Падение производства. Лихорадка и паралич страны. Кто во всей этой исторической беготне думал и помнил о стратегических интересах России? Кто думал и помнил о людях, живых людях, всю жизнь работавших для страны и теперь брошенных ею на необъятных и нечеловеческих просторах Севера, Сибири, Чукотки, Камчатки, Забайкалья? Никто, кроме единиц, которые ничего не решали, ничего не могли. И БАМ стал умирать. Как Север, как Дальний Восток, как Камчатка, как вся сердцевина и все окраины русского мира.

БАМ финансируется – в объёме удавки. Точно так же финансируется всё долгосрочно и стратегически важное для выживания народа и государства: образование и здравоохранение, наука и культура. На две трети от минимально необходимого. Это даже не впроголодь, а – как Ленинград в блокаду, как узник в подземелье. Единственное, за счёт чего живёт вся зона БАМа – это железная дорога, которая, слава Богу, ещё не приватизирована и поэтому ещё действует. Разумеется, она убыточна – а что в нашей стране не убыточно? По железной дороге всё-таки ходят поезда, правда, в десять раз меньше, чем позволяет её пропускная способность. Всё-таки работают люди – правда, рабочие места сокращаются и найти работу становится всё труднее. Но надо иметь в виду следующее: зона мерзлоты, тайга и горы – это вам не равнины Подмосковья. Здесь всё, построенное человеком, создаётся неизмеримо большим трудом и разрушается гораздо быстрее. Для поддержания в рабочем состоянии хотя бы полотна железной дороги, стрелок, разъездов, станций, линий электропередач, локомотивного парка, подвижного состава – необходимы постоянные и в большом объёме работы. А значит, и средства, которые на БАМе взять неоткуда. Иначе медленное, ползучее разрушение неизбежно. И – необратимое, потому что если БАМ разрушится и люди уйдут отсюда, то вторично совершить подвиг, вторично поднять БАМ не сможет никто и никогда – по крайней мере, в течение ближайших столетий.