Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Существует еще одна версия, объясняющая, почему был выбран Жуков. Она основывается на более позднем свидетельстве будущего маршала Захарова. Но это свидетельство изобилует ошибками и не позволяет прийти к однозначному выводу.

Не имея возможности выяснить, кто выбрал Жукова, спросим себя: почему он был выбран. У Ворошилова не нашлось под рукой никого другого? Если надо было послать человека, хорошо разбирающегося в монгольских делах[257], наилучшей кандидатурой был бы Рокоссовский, проведший два года в Улан-Баторе. Но он сидел в тюрьме. Требовался командир, имевший опыт применения в боевых условиях танков? В тот момент не было лучшего специалиста в данном деле, чем Дмитрий Павлов, единственный советский военачальник, командовавший танковой бригадой во время войны в Испании в 1936–1937 годах. Но Павлов возглавлял Автобронетанковое управление Наркомата обороны и как раз в это время готовил свой знаменитый доклад, который привел к расформированию механизированных корпусов, созданных Тухачевским. Зато, если требовалось найти кавалериста, хорошего знатока механизированных соединений, к тому же человека твердого, способного поднять дисциплину и боеспособность, Жуков был именно тот, кто нужен. Как мы помним, в 1933 году Ворошилов просил Буденного подтянуть носившую его имя 4-ю кавалерийскую дивизию, которая тогда пребывала в полном упадке. Разумеется, Ворошилову было доложено о результатах. Когда нарком просмотрел – или приказал просмотреть – личное дело Жукова, он не мог не обратить внимание на единодушие оценок качеств этого человека: строгость, требовательность, умение командовать и заставлять себя слушаться. Похоже, этот комдив был вырублен из крепкого дерева и как будто специально создан для войны.

Еще один вопрос может вызвать отсутствие Шапошникова. Почему начальник Генерального штаба не встретился с Жуковым перед его отъездом на Халхин-Гол? Разве порученное Жукову задание было столь незначительным? Напротив, Сталин считал его жизненно важным, что объясняет его личное участие в обсуждении. В мае 1939 года Шапошников отвечал за не менее срочные и важные дела, возникшие вследствие обострения польского кризиса: подготовку к новому численному росту РККА и разработку планов действий на случай войны.

Жуков вылетел из Москвы 25 мая 1939 года. Через несколько часов его самолет приземлился в Чите, где находилось управление Забайкальского военного округа. Он ничего не рассказывает о том, что делал во время этой своей остановки, только упоминает, что японская авиация проникала в воздушное пространство Монголии на большую глубину. За два или три дня, проведенные в Чите, Жуков обязательно должен был во всех деталях ознакомиться с состоянием тылового снабжения 57-го особого корпуса, маршруты которого начинались как раз в этом городе – крупном транспортном центре Транссибирской железнодорожной магистрали. Этот вопрос имел первостепенное значение. Ведение боевых действий на Халхин-Голе, в 1200 км от баз снабжения, было невозможно без налаживания безупречной работы транспорта и тыловых служб. Странно, что Жуков совершенно не упоминает командарма Григория Штерна, командующего Забайкальским военным округом, чье имя всего один раз появляется на 35 страницах «Воспоминаний и размышлений», посвященных операции на Халхин-Голе. Маленького роста, коренастый, с квадратными усиками, как у Гитлера, Штерн на всех фотографиях, сделанных на Халхин-Голе, выглядит незаметным, замкнутым и как бы отсутствующим. Он был комиссаром, затем военным советником в Испании. Видимо, к тому времени Штерн чем-то навлек на себя подозрения партии в нелояльности, что, возможно, объясняет его поведение. В Чите Жуков не мог не представиться ему, и во многом именно Штерна он должен был благодарить за отличную организацию снабжения, на чем основана его победа на Халхин-Голе. Он признает свой долг перед старшим товарищем много лет спустя и только один раз, в беседе с Симоновым[258].

27 мая 1939 года Жуков прибыл в Тамцак-Булак, монгольский городок, где находился штаб 57-го особого корпуса. Его там встретили командир корпуса комдив Н.В. Фекленко, комиссар корпуса М.С. Никишев и начальник штаба комбриг А.М. Кушев. В своих мемуарах Жуков переигрывает, описывая свою роль бульдозера:

«Из доклада [Кушева] было ясно, что командование корпуса истинной обстановки не знает. Я спросил Н.В. Фекленко, как он считает, можно ли за 120 километров от поля боя управлять войсками.

– Сидим мы здесь, конечно, далековато, – ответил он, – но у нас район событий не подготовлен в оперативном отношении. Впереди нет ни одного километра телефонно-телеграфных линий, нет подготовленного командного пункта, посадочных площадок.

– А что делается для того, чтобы все это было?

– Думаем послать за лесоматериалом и приступить к оборудованию КП.

Оказалось, что никто из командования корпусом, кроме полкового комиссара М.С. Никишева, в районе событий не был»[259].

Эту сцену следует оценивать очень осторожно. Жуков не мог так грубо наброситься на Фекленко. С одной стороны, Фекленко – его прежний сослуживец по Белоруссии, с которым он был близко знаком; с другой стороны – он кандидат в члены ЦК партии. И это последнее обстоятельство требовало от Жукова особой осторожности, тем более что за ним самим присматривал командарм Кулик, желтолицый карлик – типичный комиссар, друг и заместитель Ворошилова, приехавший вместе с Жуковым из Москвы. Таким образом, во время своей инспекции сам инспектор находится под присмотром старшего по званию. Такая перестраховка была распространенным явлением в сталинской системе. Как бы то ни было, Жуков 28 мая отправился на передовую позицию, откуда наблюдал за боем. 30-го он отправил Ворошилову рапорт, продублированный 3 июня еще одним, мало отличающимся от первого по содержанию: «…В течение 28 мая шел исключительно неорганизованный бой, управляемый только командирами подразделений. В течение 29 мая противник занимал высоту 2–3 км восточнее Халхин-Гола. Части группы, усиленные двумя батальонами 9-й мотобригады, наступая в лоб, пытались овладеть высотами; к исходу 29 мая части закрепились на реке, имея главную группировку западнее реки Халхин-Гол. В результате исключительно неорганизованного боя части в течение 28 и 29 мая понесли ориентировочно потери: убитыми – 71, ранеными – 80, пропавшими – 33. Среди причин потерь и неудовлетворительного боя отмечались: 1. Тактически неграмотное решение и легкомысленное отношение командования и штаба 57-го стрелкового корпуса к организации боя, отсутствие учета маневренной возможности и тактики противника. 2. Передоверие организации и ведения боя полковнику Ивенкову (начальник оперативного отдела штаба корпуса), выброшенному на командный пункт в единственном числе и без средств связи. 3. Незнание фактической обстановки на поле боя командованием корпуса». В рапорте от 3 июня Жуков хотя и демонстрирует некоторую деликатность, но повторяет свое суждение: «Фекленко, как большевик и человек хороший, и, безусловно, предан делу партии, много старается, но в основном мало организован и недостаточно целеустремлен»[260].