Пуговицы - Ирэн Роздобудько

Это открытие пронзило ее с ног до кончиков волос, как копье.

Возможно, ощущение конца света усилилось еще и тем, что она не могла отвести взгляд от «Ромеро» — серьезного и сосредоточенного юноши, который смотрел в зал отстраненно, словно перед ним развернул шатры продуктовый рынок. И Марина четко увидела себя овощем на прилавке.

Неизвестная жизнь раскинулась перед ней, как китайский веер.

Раскрылась, засияла цветами, заворожила узором — и моментально сложилась, превратившись в две бесцветные деревянные створки.

Ее существование, жизни ее подруг, родителей, соседей напоминали именно такие две плотно прилегающие друг к другу дощечки. И никто даже не пытался раскрыть их.

Даже не знал, что такое может быть: несколько усилий — и перед тобой раскрывается и трепещет удивительный узор на прозрачном шелке.

Но как удержать его перед глазами надолго, а каким образом — на всю жизнь?

И почему этот яркий веер раскрылся перед пятью столичными счастливчиками?

В чем секрет?

Марина сидела, опустив глаза, сжав руки.

«Ромеро», глядя в потолок, читал стихи какого-то иностранного поэта:

Его слова утонули в невероятном хохоте.

Было странно, что парень читает стихи. Да еще и «о любви».

Марина с тревогой подняла глаза, гневно посмотрела в зал. Если бы у нее сейчас была бомба, она бы с удовольствием подорвала их всех, вместе с собой!

Парень перестал читать.

— Довольно! Давай кино!! — раздалось с десяток голосов.

Парень сошел со сцены и вышел из зала.

Марина, сама не понимая зачем, начала протискиваться между тесно поставленными стульями.

Выскочила на улицу.

Увидела, как он идет сквером, садится на редкозубую скамью, достает сигареты, безразлично оглядывается вокруг и опускает голову: да, здесь не на что смотреть. Памятник Ленину, сто раз окрашенный серебряной краской, перевернутые, разбитые гипсовые мусорки, бутылки под деревьями.

Марина удивилась, что эту нищету заметила только сейчас, глазами этого «Ромеро».

А еще удивилась тому, что весь этот сплошной мусорник достаточно легко убрать.

Но ни у кого и никогда не было такого желания.

На дрожащих ногах пошла вдоль аллеи, нерешительно замедляя ход.

Ей захотелось успокоить парня, сказать, что не все здесь дураки, что не все хохотали, что она… Что она может пойти за ним куда угодно, чтобы хотя бы еще раз увидеть перед глазами тот яркий раскрытый веер.

Подошла.

— Вы читали хорошие стихи. Спасибо. Мне очень понравилось. Честно…

Он посмотрел на нее равнодушно, криво улыбнулся, кивнул. Мол, не настроен на разговор с провинциальными дурами.

— А как там дальше?… — тихо спросила Марина.

— Где? — не понял он, глядя на нее, как на навязчивую муху.

— Ну дальше, в стихотворении…

— А-а… в стихотворении…

Вздохнул, сказал скороговоркой:

Замолчал, глядя вверх, будто говорил с воздухом.

— Хорошо… — сказала Марина. — Это ваше?

— Превер…

Поднялся, точно выстрелил окурком в урну. И ушел.

Марина смотрела ему вслед и жевала кончик косы.

И именно здесь и именно тогда решила: она убежит отсюда.

Убежит, пока не поздно.

Пока запрограммированная судьба не привела ее на трассу.

* * *

…Убежать удалось только через два года, после окончания школы.

Аттестат у нее был неплохой. Давал возможность поступить в промышленный техникум — единственное в их городе престижное заведение.

Оттуда сразу брали помощником мастера на завод. Лет через двадцать можно было дослужиться и до технолога.

В том, что Марина поступит именно так, у близких и подруг не было никакого сомнения.

— Будешь, как сыр в масле… — сказала Танька, которая уже два года парилась на трассе, продавая шины и в дождь, и в жару.

Домашние радовались, вертя в руках аттестат.

— Теперь из тебя будут люди, — с гордостью сказал отец. — За это и выпьем.

И выпил.

Остановился аж на третью неделю, когда дочери уже дома не было.

— А где Марина? — спросил у матери.

— Уехала…

Бросила сквозь зубы и отвернулась к окну, передернула плечами и несколько секунд постояла к нему спиной.

Большего он не ждал. Знал, что этих слов достаточно и больше не стоит ничего добавлять. Ни возмущения, ни удивления, ни обсуждения — она все равно будет молчать. А что будет делаться в ее голове, одному Богу известно.

За почти тридцать лет брака они разучились разговаривать.

Теперь, когда его сократили с работы, а жена работала на полставки, стало немного труднее, ведь они почти все время проводили вместе дома, как пенсионеры. И все же надо было хотя бы иногда раскрывать рот.

Мать его раскрывала, когда речь шла о меню на обед или ужин или когда кто-то из семьи болел. В большинстве других ситуаций молчала. Даже сериалы не обсуждала. И никогда ничем не возмущалась. Просто констатировала факты: цена на молоко выросла на гривню пятьдесят, на улице — минус десять, батареи чуть теплые, банки обанкротились, умерла соседка с первого этажа, муж снова запил. Остро воспринимала только то, что касалось дочери, если та напоминала о своем существовании необходимостью заменить изношенные туфли на новые. Но и то держала в себе, как вот теперь: отвернулась к окну, передернула плечами, повернулась и снова взялась помешивать что-то в кастрюле.