Пират - Джин Вулф

Я начал писать про еду по двум причинам. Во-первых, теперь я пастор прихода Святого Семейства, а здесь все поголовно или выращивают пищевые культуры, или разводят мясной скот и птицу, либо первое и второе сразу, и потому все постоянно говорят о еде — поросятах, ветчине, домашнем беконе, цыплятах, помидорах, консервах и тому подобном. Люди приносят в приходской дом пироги и прочую выпечку. Очень мило с их стороны, но нам столько не съесть. Мы с отцом Уолом хотели бы найти способ делиться пищей с бедными семьями.

Во-вторых, именно после одного роскошного обеда мы обнаружили второе тело. Я почти уверен, что это произошло в день, когда мы купили на встретившемся нам рыболовном судне лангустов. Маху сварил их живыми, как положено, и мы сами раскалывали панцири и поливали нежное мясо соленым маслом и лаймовым соком.

Мы уже заканчивали, когда парень, спустившийся в трюм за добавочной порцией масла, бегом вернулся обратно. Мертвый мужчина был французом, больше я ничего о нем не помню. Видимо, он был из числа людей, нанявшихся на судно в Порт-Рояле. Я почти уверен в этом.

Дело было после заката, а потому поднимать тело на палубу не имело смысла. Я велел взять еще несколько фонарей и приказал Питу сойти вниз осмотреть труп. Новия тоже спустилась с нами. Пит сказал, что покойник был задушен, как и предыдущий.

— У него тоже сломана шея. Чистая работа, ничего не скажешь. Надеюсь, мой убийца справится с делом так же мастерски.

— Как он это сделал, Пит? — спросила Новия.

— Свернул шею, и все. Точно так же, как сворачивают шею цыпленку. Хотел убедиться, что парень мертв.

— Должно быть, он сильный, — заметил я.

— Вы правы, сэр. Не многим под силу такое, хотя я смог бы.

Пока я соображал, как бы получше сформулировать следующий вопрос, Новия осведомилась:

— Откуда ты знаешь, что смог бы, Пит?

— Так ведь я делал это, мэм. При повешении шея не всегда ломается. Коли человек падает с малой высоты или весит недостаточно много, она не ломается. Поэтому иногда мне приходилось самому сворачивать шею висельникам. Я не из тех, кому нравится наблюдать за мучениями без всякой надобности. С животными то же самое. Я убиваю их и ем, как вы понимаете. Но я никогда не убиваю животных забавы ради, если не считать крыс.

Новия бросила на меня взгляд и покачала головой. Я чуть заметно кивнул. Если обоих мужчин убил Пит, он лучший в мире актер и нам в жизни его не разоблачить.

Я допросил всех, но безрезультатно. Подробно писать об этом нет смысла. В момент убийства почти вся команда обедала на палубе. Каждый сидел в обществе нескольких своих товарищей, и все клялись, что ни один из них не отлучался. Будь случившееся эпизодом одного из детективных сериалов, убийцей оказался бы я, или Новия, либо Бутон, или Пит. Но убийство произошло не в сериале, а в действительности, и никто из нас не имел к нему отношения.

Управившись с первым лангустом, я встал у руля, чтобы штурвальный смог перекусить. Новия поднялась на ют вместе со мной, и она в любом случае не смогла бы задушить мужчину. У нее не хватило бы сил.

Бутон сменил меня у штурвала, и он все время сидел рядом со мной, пока я не встал у руля. Группа, в которой мы с ним обедали, располагалась прямо перед нашим крохотным ютом. Ну ладно, возможно, кому-нибудь удалось незаметно отлучиться на несколько минут — ближе к концу обеда уже начинало темнеть, — но я был готов поклясться, что ни один из нас не спускался вниз. Новия разделяла мою уверенность.

В результате получалось, что никто — то есть никто из нашей команды — не был внизу, кроме Маху и Неда, находившихся в камбузе. Убитый покинул группу, с которой обедал, и сошел в трюм за бутылкой масла, но он отсутствовал недостаточно долго, чтобы кто-нибудь встревожился.

Той ночью я долго размышлял об обстоятельствах убийства и пришел к выводу, что существует только одно возможное объяснение случившегося.

* * *

Накануне вечером состоялось общее собрание духовенства. Мы с отцом Уолом приехали в город, чтобы на нем присутствовать. Обсуждался вопрос о сексуальных домогательствах по отношению к «детям» со стороны священнослужителей. Епископ Скалли старался не показывать своих чувств на сей счет, но у него плохо получалось.

— Такие случаи имели место, — сказал он нам, — причем имели место здесь, в нашей епархии. Далеко не один пастор впадал в подобный грех. Что хуже — священники, покаявшиеся и получившие прощение, снова грешили. Вы все должны объединиться со мной в противостоянии этому греху и сообщать мне о каждом подобном случае. Поверьте, вы оказываете своему брату плохую услугу, покрывая его грех.

Потом он подробно рассказал о четырех случаях сексуального домогательства, назвав имена провинившихся священников. Когда он поинтересовался, имеются ли у нас вопросы, прозвучали вопросы самые очевидные. «Допустимо ли нарушать тайну исповеди, сообщая о грехе нашего брата?», «Не следует ли ставить полицию в известность о подобных случаях?», «Каким образом улаживать такого рода ситуации?», «Не следует провинившихся священников не только наставлять на путь истинный, но и наказывать?», «Не возведут ли на некоторых священников ложное обвинение?».

Наконец я встал и сказал:

— Когда вы начали, ваше преосвященство, я приготовился услышать про маленьких девочек, изнасилованных священниками, девочек детсадовского или младшего школьного возраста. Вот чего я ожидал. Прежде я заведовал Молодежным центром при приходе Святой Терезы. Все жертвы, упомянутые вами, были мальчиками, судя по всему подростками. Я не привык считать подростков детьми и потому не сразу понял, о чем на самом деле идет речь. Разве мы не обязаны объяснять мальчикам, что им не следует допускать подобные посягательства? Я не верю, что найдется много священников, которые не оставят свои попытки, если мальчик закричит и пустит в ход кулаки.

Тут все набросились на меня — ну, если честно, не все, но ощущение было, что все. Я, мол, обвиняю жертву — это во-первых. И оба священника, так считавшие, сильно сгустили краски в своей обличительной речи.

Во-вторых, я, мол, поощряю насилие, какового мнения держалось большинство. Меня столь яростно обвиняли в подстрекательстве к насилию, что мне показалось: еще немного — и меня линчуют. Я так и не получил возможности выступить в свою защиту на собрании, посему делаю это здесь. Я не обвинял мальчиков. Я обвинял взрослых, которые учат мальчиков быть жертвами.

Если вы учите девочку быть безропотной овцой, то здорово ей вредите. Но если учите тому же самому мальчика, вы вредите гораздо больше. Коли девочке повезет, рядом с ней всегда найдутся мальчики, готовые ее защитить. Но они должны быть настоящими мальчиками, не овцами. Мальчик, которого научили быть овцой, не в состоянии защитить ни себя, ни кого-либо другого. Если он подвергается сексуальному домогательству и не оказывает сопротивления, людей, научивших его быть безропотной овцой, следует винить не меньше, чем насильника. Возможно, больше.

Что касается подстрекательства к насилию, я невольно задаюсь вопросом, сколько священников, вступавших в половую связь с мальчиками, думали, что мальчики хотят этого и получают от этого удовольствие, пусть и не говорят этого. Многие из них — возможно, все они — наверняка считали, что мальчик стал бы кричать и сопротивляться, если бы ему это не нравилось. Я не спорю, совращенные мальчики являлись жертвами священников. Но священники в свою очередь являлись жертвами людей, которые научили мальчиков, что даже самое незначительное насилие есть худшее в мире зло. У священника-совратителя только одна жертва — во всяком случае, мне так кажется. А у таких вот людей — две жертвы, поскольку второй является сам священник. Крутые ребята, посещавшие Молодежный центр в приходе Святой Терезы, отметелили бы любого, кто попытался бы сотворить с ними что-либо подобное.