Английские корни немецкого фашизма. От британской к австро-баварской `расе господ` - Мануэль Саркисянц

Нацизм осуществил «филистерскую цензуру» гениальности, названную в Англии 1897 г. «клеймом приличия»: «Любой мелкий борец за приличия узурпирует право решать безнравственны ли Байрон и Шелли». Как полагали, именно из-за «тупого патриотизма и грубого высокомерия таких борцов за приличия во всем мире и ненавидят Англию».[727] На самом же деле, среди отчаявшихся «почтенных» немцев (когда-то их именовали филистерами) подобная «социальная дисциплина» находила немало сторонников и подражателей.

Немецкие классики вызывали у педагогов «гитлерюгенда» еще большую головную боль, чем английские романтики у наставников паблик-скул Великобритании. Ведь для прежней гуманистической культуры Германии, для классицизма и романтизма исключительность гения и нормальность филистера были противоположностями, исключавшими одна другую.[728] Призывы немецких классиков как людей образованных (например, у Гете: «Да будет высшим счастьем для детей Земли только индивидуальность»), «желание как можно выше поднять личное начало — это цель, которая противостоит фёлькише чувству и желаниям и отрицает их», — уверял не один нацистский школьный наставник. Немецкие «наполас» должны были покончить с подобными теоретическими условностями в культурных представлениях, унаследованных подрастающей немецкой элитой. Выразители «фёлькише» взглядов добивались этого еще в кайзеровские времена. Так, в 1899 г. некий Фридрих Ланге заявлял: следование британским образцам, усвоение «духа джентльменов… приведет к тому… что с течением времени образованных людей [среди немцев] будет все меньше… Напротив, мы пройдем через все стадии… воспитания, чтобы научиться владеть миром, и станем на равных с нашими заморскими двоюродными братьями, уже владеющими миром… [это произойдет] тогда, когда мы станем похожи на них».[729] Однако именно немцы, движимые идеализмом образованных людей, во время первой мировой войны протестовали против того, чтобы «нам с жестами пророков и в качестве пропуска в будущее навязывали всю программу, какую осуществляет английская бездуховно-брутальная политика силы — навязывали, даже не показав опознавательного знака «made in England»».[730] Такой образованный идеализм, безусловно, был невыносим как для нацистской Германии, так и для имперской Англии.

Даже во время первой мировой войны, при кайзере Вильгельме II, зависимость немецкого общества от английской модели была настолько очевидной, что это не могло не вызывать критику. «Немецкий дух подвергся довольно сильной англизации, пристрастился к ней», — заявлял социолог Макс Шелер. «По крайней мере, эта война может способствовать началу процесса де-англизации». Как бы не так! На самом деле англосаксонская утилитаристская пропаганда, направленная против традиций немецкого идеализма, в конце концов достигла своих целей при нацистах. В качестве примера можно привести гитлеровского идеолога в сфере образования Эрнста Крика, который требовал «полного уничтожения «высокого мира» идеализма и всех «высоких» ценностей образования [Bildung]». По мнению этого школьного наставника (ставшего при нацистах ректором Гейдельбергского университета), традиционную немецкую гуманистическую культуру следовало заменить «реалистическим образованием».[731]

Перед британскими паблик-скул не стояла проблема, как изжить традиционную духовность у молодежи из английского истеблишмента (или из усиливающейся буржуазии), лишь отдаленно сравнимую с духовностью немецкой. В Англии практически никогда не было разговоров об уровне духовной культуры. Английская гуманистическая литература и вообще духовная жизнь для британской элиты никогда не играли такой роли, как немецкая литература и культурная жизнь для влиятельных элит Германии — в противоположность «образцовому» этосу Сесила Родса, позже изучавшемуся даже в гитлеровском Союзе немецких девушек. В Британии уже при подготовительном обучении (на которое ориентировались воспитатели немецких вождей нацизма) сознательно и систематически, самым методичным образом подавлялась именно автономия личности, именно гениальность индивида-творца. Для британского истеблишмента самореализация креативной личности никогда и ни в какое время не была культурным идеалом. Своих Байронов, своих Шелли этот истеблишмент систематически превращал в изгоев. Такое подавление всего, что так восхищало в Англии немецких классиков и романтиков, подавление интереса ко всему человеческому, присущего гению какого-нибудь Шекспира, — все это было ценой, которую империалистическая Англия с величайшей готовностью платила за воспитание своих вождей, за их способность покорить мир.

В свою очередь в Германии, сотрясаемой кризисами, образованная буржуазия почти безоговорочно отказалась от привычного ей идеала гуманистической самореализации (в свое время возникшего в качестве, так сказать, «мятежа» против догм двора и церкви) — отказалась, чтобы, мобилизовав мелкобуржуазный конформизм в форме национал-социализма, избежать собственного деклассирования и пролетаризации. Буржуазия Центральной Европы, ощущавшая близость экономического кризиса и, в частности, панически боявшаяся потерять свой статус, смотрела на гуманистическое культурное наследие как на балласт, мешающий ей защищать интересы своего класса. Такая ситуация порождала агрессивность в обществе[732] — вплоть до того, что люди были готовы к смерти и убийству. И тут — в качестве приема обороны в классовой борьбе — возникала идея направить классовую зависть в другую сторону — в сторону расовой борьбы. Идеология расовой борьбы формировалась прежде всего с помощью инстинктов и лишь во вторую очередь с помощью рациональных аргументов. Национальная, «фёлькише» политика в этот период рассматривала «яд интеллектуализма, либерализма» (как это уже давно повелось в Англии) как угрозу для власти и ассоциировала его чуть ли не с «господством черни».[733] В этой ситуации социальный инстинкт самосохранения велел буржуазии пожертвовать доводами разума. Необходимо было согласиться на «мышление кровью», ставшее частью официальной идеологии Третьего рейха. Страх буржуазии потерять свой статус заставил ее пожертвовать и свойственной образованным людям гордостью наследием классиков с их традиционным уважением к разуму. В результате обращение немцев к английской модели — не обремененной идеализмом образованности — оказалось совершенно естественным.