Последний фуршет - Вера Копейко

— А она?

— Ее больше нет, Лиза. Она погибла. — Славик отвернулся к окну.

— Боже мой, — Лиза похолодела. — Как?

— Разбилась на машине. Она была японка. Ее звали Такико.

— Та-ки-ко? — по слогам произнесла Лиза, бледнея на глазах. — Как? Такико из Кобэ?

— Да. Только она была не из Кобэ. Ты не совсем правильно поняла. Я говорил тебе, — он усмехнулся, — что ты хорошо знаешь Японию, но хуже японский. Иногда додумываешь, а не переводишь.

— Я про нее что-то додумала? — Лиза почувствовала неловкость. — Так откуда же она была?

— Кобэ — это родина ее предков. Они уехали в Америку еще в девятнадцатом веке. Это городок в Калифорнии, на севере. Ты застала ее в Кобэ, когда она была студенткой.

— Да. А ее отец ловил угрей в Токийском заливе, — торопливо добавила Лиза, не до конца понимая зачем. На самом деле им надо выяснить другое.

Но она пыталась усмирить себя. Сейчас они говорят лишь для того, чтобы снова привыкнуть к голосу друг друга, уловить интонацию, понять, как она отзывается в тебе... Узнать, наконец, ощущают ли они тот запах, который мужчину и женщину влечет друг к другу и позволяет отыскать своего, отвергнув чужого. Тот запах, по которому каждый находит пару, не отдавая себе в том отчета.

Лиза втянула воздух. От него пахло чуть горьковато, как пахнет полынь в конце лета. Лиза почувствовала, что желанное успокоение охватывает ее. Она узнает... Славика. А он?

Лиза посмотрела ему в глаза. Такие же серые, как прежде. Но не цвета льда, а цвета талого снега. Темно-серые, они тоже, как и собравшийся таять снег, обещали весну...

— Так ты на ней женился?

— Да, — сказал Славик. — Мишутка — ее сын.

— Можно я посмотрю на него? — спросила Лиза. Сейчас ноги не казались ей похожими на старые диванные пружины, которые никак не могли уняться и дрожали.

Она пошла за Славиком.

Малыш спал. Темноволосая головка лежала на подушке. Наволочка была такая веселая, с медвежатами, что, глядя на нее, хотелось улыбаться.

И Лиза не сдерживала себя, улыбалась, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

От Такико мальчику достались иссиня-черные волосы, замечательно нежная кожа, нестареющая, как у всех японцев. А чертами лица он походил на отца.

— Малыш просто прелесть.

— Мне тоже нравится, — согласился Славик.

Она постояла над ребенком.

— Сколько ему?

— Скоро год. Можешь прийти на день рождения, — неожиданно добавил он.

— А... можно я приду раньше?

— Конечно.

— Хорошо, — сказала Лиза, повернулась и пошла к двери.

Когда она осталась одна на знакомой площадке, где все такие же, как прежде, желтые стены, а на створке лифта написано красным фломастером «Фекла», то почувствовала, как горло сдавило.

Она заплакала, чего не позволяла себе с тех пор, как умерли Никаноровы.

Вернувшись в Валентиновку, Лиза крепко заперла дверь, выключила телефон и мобильник. Она думала. О Славе, о том мальчике, в котором часть его и другой женщины. Так что же, та женщина оказалась смелее ее?

Лиза остановилась посреди комнаты и уставилась в зашторенное окно. Неужели это правда, то, что ей сейчас пришло в голову?

Она на самом-то деле не хотела рожать ребенка.

Разве?

Конечно нет, призналась себе Лиза. Она хотела сначала сделать то, чем занимается сейчас.

А мужчина, внезапно поняла она, делает только то, что хочет от него женщина. Не важно, признается он себе в этом или нет.

Такико захотела — и мужчина стал таким, каким она его видела. Она видела Славика отцом. Он им стал.

Лиза проплакала почти до утра. Ей было плевать, что завтра деловая встреча в салоне у Павла, который с некоторых пор воспылал страстью к клинкам. Еще бы — он получал от нее живые деньги. И чем дальше, тем больше, потому что Лиза сняла у него еще две комнаты.

А потом... Он пока не знал о ее планах. Но Лиза знала о своих. Она, нет, они... со Славиком, позволила сказать себе Лиза, выкупят у него галерею.

Лиза мерила шагами комнату.

Они, да, они с Славиком, больше ни с кем. Потому что ни с одним мужчиной она до сих пор не захотела остаться ни на ночь, ни на день, ни на месяц, ни на год.

Только с ним.

Лиза посмотрела на себя в зеркало и увидела ужасное лицо. Темные круги под глазами, а сами глаза — цвета стоялого болота. Помятое лицо. Она провела щеткой по волосам. Господи, ей надо срочно отращивать волосы. Что подумал о ней Славик?

Славик? Нет, теперь он не Славик. Он Слава. Он совсем другой.

Больше нет пышной копны волос, которая то и дело норовила свалиться на лоб, а Лиза торопливо тянула руку, чтобы убрать пряди со лба.

Нет безмятежного взгляда человека, не обремененного никакими заботами, а лишь приятными удовольствиями. Она в нем увидела мужчину, которого ей хотелось завоевать. Не на ночь, не на день, не на год. Навсегда.

Сделай это сейчас, сказала она себе!

Лиза натянула черные джинсы, куртку, а под нее — клетчатую рубашку. Его. Почему-то она не выбросила ее до сих пор. Неужели японские традиции сидят в ней так глубоко, что она верила — на самом деле одежда помнит своего хозяина?

Она поехала в Крылатское.

Консьержка выходила с мусорным мешком, а Лиза проскользнула в дверь. Взлетела на двадцать второй этаж и подумала, что отсюда можно спрыгнуть с парашютом. Она давила и давила на звонок, но Славик, не предупрежденный домофоном, медлил.

Наконец послышалось звяканье ключей, дверь распахнулась.

— Аварэ! — воскликнул он и раскрыл руки.

Она не колебалась ни секунды. Бросилась к нему и зарылась ему в грудь.

— Ты... ты в моей рубашке, — шептал он. — Ты снова — моя...

«Да, мы другие», — думала Лиза. И не те же люди поженились во второй раз, а совсем другие — в первый.

— Мне кажется, что наши обе встречи — как два рисунка тушью на тонкой рисовой бумаге, — сказала Лиза, когда они лежали, довольные собой и друг другом, на широкой кровати.

Слава приподнялся на локте, внимательно посмотрел на нее и тихо спросил:

— Это значит, что в таком рисунке ничего нельзя поправить, а только создать новый? Ты это имеешь в виду?

— Да.

— Такой рисунок называется сумиэ, — сказал он. — Я знаю.

Слава удивлялся самому себе. После возвращения из Японии у него в памяти возникают слова, которые, казалось, засели там помимо его усилий.