Иван Калита - Николай Борисов

Весной 1329 года Феогност прибыл в Новгород. Летописи не сообщают точной даты его визита. Вероятно, он участвовал в торжествах по случаю возведения князя Ивана на новгородский престол, а затем задержался там на некоторое время, занимаясь церковным устроением.

Когда псковский поход зашел в тупик, Калита, пришедшие с ним князья и новгородцы обратились к Феогносту с просьбой о помощи. Святитель долго медлил, не желая ввязываться в сомнительное дело. Однако Иван Данилович настойчиво напомнил ему, что преследование Александра Тверского совершается по воле хана Узбека. Князь знал, что митрополит как раз намеревался предпринять путешествие в Орду.

В конце концов Феогност уступил. Он отправил грамоту к князю Александру, в которой повелевал ему явиться на ханский суд. В случае ослушания митрополит грозил ему отлучением от церкви. Тверской князь не послушал митрополичьего слова. Тогда Феогност отлучил от церкви не только его самого, но и весь Псков и всю псковскую землю. Эта небывалая церковная кара смутила псковичей. Затворились все церкви, прекратились службы, умолкли колокола. Попы перестали крестить новорожденных, причащать и исповедовать. Между тем это был конец Великого поста, когда по древней традиции даже самые беззаботные бродяги тянулись в церковь, чтобы исповедаться и причаститься Святых Тайн. Поразмыслив, князь Александр собрал псковичей на вечевой площади и обратился к ним с такими словами: «Братиа и друзи вернии, и любовьнии и храбрии псковичи! Не буди на вас отлучениа и проклятиа святительскаго мене ради худаго и грешнаго. И не буди крестнаго вашего целованиа на мне грешнем и худем, ни моего на вас. И се убо аз худый отхожу от вас в Немцы и в Литву, да вам и вашей земле никоея же тягости от царя Азбяка и от русских князей не будет. И да починуть вей врази мои, гонящей мя и ищущей душу мою изъята от мене» (22, 202).

(Патетический рассказ Никоновской летописи о добровольном уходе князя Александра, решившего пожертвовать своими личными интересами для блага псковичей, никак не согласуется с комментарием новгородского летописца. По его объяснению, псковичи «выпровадиша от себе князя Александра» (10, 342). Таковы наши старые летописцы: то, что один изображает как самопожертвование, другой представляет как принудительное и унизительное изгнание. Конечно, никто из них не лгал. Но каждый смотрел «со своей колокольни». В сложном и непостижимом переплетении разноцветных нитей, образующих пеструю ткань жизни, он выбирал ту, которая казалась ему наиболее подходящей для его собственного ткацкого станка. И потому, пытаясь понять мотивы поступков своих героев, добросовестный историк становится в тупик. Скудность и противоречивость источников – не говоря уже о противоречивости самой человеческой натуры – оставляют ему всего лишь один путь: объяснить поведение людей прошлого, исходя из своей собственной системы ценностей. Так историки обычно и поступают. Но при этом далеко не все отдают себе ясный отчет в своей методике. И уж совсем немногие признаются в этом своим слушателям или читателям...)

Пока псковичи и князь Александр Тверской толковали о митрополичьем отлучении и размышляли о том, как им лучше выйти из создавшегося положения, князь Иван решил их поторопить и подтолкнуть к нужному решению. Его многочисленное, но рыхлое и сильно обленившееся от безделья войско двинулось по раскисшим апрельским дорогам на запад, на Псков.

Дорога из Новгорода во Псков шла сначала вдоль берега озера Ильмень, а затем по реке Шелонь до устья Узы. Здесь Шелонь поворачивала на юг, а псковская дорога тянулась вдоль Узы и дальше, через водораздел – к верховьям реки Черехи, выводившей к Пскову. Большая часть всей дороги пролегала по низменным местам, весною почти непроходимым из-за половодья. В этих условиях войско князя Ивана двигалось крайне медленно. За три недели оно прошло не более полутораста верст и достигло городка Опоки. Здесь союзники встали и начали готовиться к осаде этого восточного форпоста псковской земли.

Псковский летописец проницательно замечает, что князь Иван вел свою армию столь медленно «не хотя пскович розъгневити» (35, 91). Это похоже на правду. Князь Иван, конечно, понимал, что стремительное вторжение вражеской армии воодушевило бы привычных к войне псковичей на решительное сопротивление. Напротив, медлительность наступавших давала им время одуматься, здраво оценить ситуацию и принять благоразумное решение. Впрочем, и политический расчет, и природные условия действовали в данном случае в одном направлении. И результат этого действия оказался именно тот, какого хотел Калита.

В лагерь Калиты, разбитый близ Опоки, прибыли псковские послы во главе с посадником Селогой. Они передали великому князю «слово псковское» (послание псковского вече): «Князь Александр изо Пскова поехал прочь; а тобе господину своему князю великому весь Псков кланяется» (35, 91-92).

В присутствии Ивана Калиты между новгородцами и псковичами был заключен «вечный мир», подтверждавший традиционный суверенитет Пскова. При этом псковичи взяли на себя обязательство не принимать князей «из литовской руки». Это условие было важным и для великого князя Владимирского, не желавшего упускать Псков из сферы своего политического влияния, и для новгородцев, опасавшихся чрезмерного усиления Пскова за счет его литовских и полоцких связей.

Согласно убедительному предположению историка В. Л. Янина, этот мир был заключен в деревне Болотово (Волотово) верстах в 7 к юго-востоку от городка Опоки (позднее – Погост Опоцкий на Шелони). В историю новго-родско-псковских отношений он вошел под названием «Бо-лотовский договор» (142, 5).

Довольные таким исходом дела, князья и новгородцы поспешили назад. Теперь Калита мог доложить хану, что они сделали все возможное для исполнения его воли. На радостях союзники закрыли глаза на то, что князь Александр оставил во Пскове свою жену и свиту – верный признак надежды на скорое возвращение.

Из Новгорода в Москву князь Иван выехал уже где-то в начале лета. Скрылись за горизонтом величественные очертания святой Софии, остались позади хмурые новгородские леса и комариные болота. Веселыми подсохшими дорогами ехал он через Валдайские горы, потом вдоль берега вертлявой Тверцы, мимо Торжка, потом – через безлюдные, но цветущие разнотравьем тверские земли. От Твери – на Волок Дамский и дальше на Истру. И вот уже сверкнула среди лугов своим мелким плесом родная Москва-река. Ну как тут было не вспомнить князю Ивану с детства знакомые слова: «О, светло светлая и украсно украшена, земля Руськая! И многы-ми красотами удивлена еси: озеры многими удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами, бещислеными городы вели-кыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковь-ными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руская, о правоверьная вера хрестианьская!» (13, 13 0).

Москва встретила князя, вернувшегося из псковского похода, радостно: он сумел отвести грозу ханского гнева от своей земли, да на сей раз от всей Руси. Уже за несколько верст от города его приветствовали бояре. Княгиня Елена с детьми ждала в воротах Кремля. Здесь же толпилось, блистая праздничными ризами, придворное духовенство. В окружении толпы, под радостные крики москвичей, Иван прошел в Успенский собор. Там он отстоял обедню и усердно помолился у гроба митрополита Петра.