Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

Что можно сказать о Франции? В начале века в салонах Парижа было много воинствующих интеллектуалов, исповедовавших социалистическое слияние, которое покончит с индивидуализмом и демократией, — среди них можно назвать Мориса Барра, Жоржа Сорреля и Шарля Морраса. Тем не менее Франции межвоенных лет удалось избежать установления корпоративистского аппарата по образцу того, что был создан Муссолини и Гитлером. Но после того, как немецкие солдаты в 1940 году вошли в Париж, в 1941 году был установлен режим Виши, который стал развивать систему экономического планирования, подчиненную корпоративистскому духу. Менее чем через пять лет режим Виши был уничтожен, но правительство генерала Шарля де Голля, действовавшее в 1944–1946 годах, внедрило в 1946 году «индикативный план» (plan indicatif), а в Четвертой республике 1946–1958 годов применялись четырехлетние планы, наследующие традиции четырехлетних планов Италии и Германии 1930-х годов. Подобными методами правительство пыталось задать направление развития французской промышленности.

В Южной Америке элементы корпоративизма пришли в Бразилию при правлении Жетулио Варгаса, особенно в период диктатуры 1937–1945 годов. Трудовое законодательство было дословно переписано с итальянского, также были созданы картели, контролирующие ключевые отрасли, а правительство пыталось провести индустриализацию. (Однако достаточно мирно настроенный Варгас, как и Салазар, подавил фашистскую и нацистскую партии. Он также распустил радикальную католическую партию Плиниу Салгаду Бразильское интегралистское движение (Integralista Brasileira))[121]. Корпоративизм несколько иного толка пришел в Аргентину во время первого президентского срока Хуана Перона, в 1943–1955 годах. Промышленные профсоюзы стали тогда становым хребтом перонистской партии, осуществляющей масштабные вмешательства в промышленность и сельское хозяйство.

В Азии крупные вертикальные монополии Японии, так называемые дзайбацу, обычно контролируемые одной большой семьей, приобрели настолько большое влияние после Первой мировой войны (хотя и возникли только в период Мэйдзи в последние десятилетия XIX века), что их тесные контакты с центральным правительством стали неизбежными. Корпоративистская структура сложилась потому, что имперское правительство не могло держать их на коротком поводке или же расформировать. Корея пришла к корпоративистской структуре после окончания японского правления в 1945 году, когда правительство в обмен на «откаты» раздало японские заводы и другие выгодные активы горстке корейских бизнесменов.

Что касается англосаксонских стран, было бы большой ошибкой полагать, будто они в межвоенные годы тоже построили корпоративистскую систему по образцу той, что была внедрена в Италии и Германии. В 1920–1930 годы в Америке и Британии сила и численность профсоюзов постоянно росли, тогда как в Италии и Германии они притеснялись. Американцы по-прежнему придерживались критической позиции, заявленной «прогрессистами», когда на европейском континенте спешно создавались картели. Вопрос в том, обладали ли экономики Америки и Британии корпоративистскими качествами, более или менее сопоставимыми с теми, что имелись у Италии и Германии. В Америке масштабное государственное вмешательство в экономику началось после ужасающего спада 1929–1933 годов, ставшего началом Великой депрессии. Франклин Рузвельт одержал оглушительную победу на президентских выборах 1933 года, и вскоре был принят целый ряд законов «Нового курса». В соответствии с Законом о восстановлении промышленности, принятым в 1933 году, создавалась Национальная администрация восстановления промышленности (NRA), которая должна была собрать команду из лидеров всех отраслей, чтобы разработать «кодексы честной конкуренции», устанавливавшие цены и ставки заработной платы, чтобы остановить экономический спад, который, как считал Рузвельт, существенно усиливался в результате роста безработицы. Принятие кодекса не было обязательным, но использование эмблемы «голубого орла» компаниями, подписавшимися под ним, должно было выполнять функцию социального давления. (Телезрители могут и сегодня увидеть эту эмблему в первом кадре кинофильма братьев Маркс «Утиный суп».) Многие публицисты, включая и тех, что считались наиболее проницательными, считали создание NRA весьма тревожным шагом, ведущим к «коллективизму» корпоративистской экономики:

В то же время, с точки зрения большинства наблюдателей, интервенционизм «Нового курса» нельзя было сравнивать с корпоративистской Европой, где государственное вмешательство стало поистине безграничным, где уже не нужны были никакие законы, сами законодательные органы были кастрированы, а у судов не было права пересматривать и отменять постановления правительства. NRA же в 1935 году единогласным решением Верховного суда по делу «Птицеторговая корпорация Шехтера против Соединенных Штатов Америки» была признана неконституционной. Вскоре Рузвельт ввел в состав Верховного суда новых судей, чтобы тот больше отвечал его желаниям, но NRA не была восстановлена, а репутация Верховного суда, похоже, улучшилась, а не ухудшилась.

С принятием «Нового курса» социальная мысль в Америке, хотя и не всегда социальное действие, радикально отстранилась от либеральной мысли XIX века. Показательным примером является высказывание главы NRA Дональда Ричберга: