Тени "Желтого доминиона" - Рахим Эсенов

Скотоводы сносили грузы в глинобитный дом, уже и без того забитый до потолка чувалами, большими фанерными ящиками. У входа, за столиком, сидел мужчина в серой каракулевой папахе, с острыми, выпиравшими из-под серого френча плечами. Внимательно поглядывая на входивших, он щелкал костяшками конторских счетов, делал какие-то пометки в блеклых листках, а когда на складе появился Атда-бай, почтительно поднялся с места, вполголоса доложил:

– На один караван, бай-ага, уже набралось. Даже побольше…

– Слава Аллаху скажи, Михаил! – Атда-бай довольно крякнул. – Гяуром был, гяуром остался… Вроде и язык ты наш хорошо знаешь, а к обычаям нашим никак не привыкнешь.

– Это всё оттого, бай-ага, что рос я сызмала среди крещеных татар. – Михаил поднял на Атда-бая водянисто-светлые смеющиеся глаза. – Язык их с вашим больно схожий, потому и калякаю по-туркменски…

– Татары – и крещеные?! – удивился Атда-бай. – Я всегда их знал как истовых служителей ислама…

– Да, татары, как и туркмены, магометане… Говорят, когда Иван Грозный, был такой царь у русских, завоевывал Казань, то часть татар обратил в свою веру. Эти татары потом поселились и на Урале, по соседству с нашей деревней.

– Все смешалось на этом свете, – злобно забубнил Атда-бай. – Белое и черное, чистое и поганое…

– Вы напрасно так говорите, бай-ага, – глаза Михаила чуть потемнели. – Не кажется ли вам, что своими суждениями вы оскорбляете меня, своего бухгалтера и – главное – единомышленника. И у вас, бай-ага, не совсем по-восточному получается. Что думаете, то и говорите…

– Не всякий знает свои недостатки, – примирительно произнес Атда-бай. – Но хорошо, если верблюд знает, что у него шея кривая.

Они оба разом засмеялись. Атда-бай мелким старческим смешком, как-то нехотя, а Михаил – громко, раскатисто, по-молодому, беззаботно.

Ярмамед снова стал похож на караван-сарай в базарный день. На нескольких десятках верблюдов сюда доставили зерно, сахар, чай, рис, кишмиш и терьяк, которого хватило бы на целый год тысяче заядлых опиоманов. Часть товаров прибыла из Ирана, многие – из Хивы, а прислал их все тот же торговец и узбекский бай Абдулла Тогалак, пронырливым людям которого были хорошо ведомы и разбойные дороги, и тайные контрабандные тропы. Хотя Советы и прикрыли частную лавочку, но он держал нос по ветру, знал, что кое-где недруги новых властей позаботились упразднить базары, сделали так, что из рук вон плохо торговали государственные предприятия, а закупка у населения сельскохозяйственного сырья была вовсе сорвана. Потому в отдаленных скотоводческих районах скупку сырья перехватили дельцы. Потому и кочевники округи Ярмамеда шли на поклон к Атда-баю. Тут еще по кочевьям слух прошел, что Атда-бай у советской власти в фаворе и назначен башлыком – главой, председателем над кочевниками, а в помощь ему, чтобы повиновались, прислан из Ташауза русский комиссар Михаил Грязнов. И теперь все налоги со скотоводов собирали десять сборщиков, назначенных самим Атда-баем.

Люди Абдуллы Тогалака не рядились, не торговались – таков был наказ хозяина. Они разгрузили верблюдов, дали им роздых, а затем погрузили все, что было припасено на складе Атда-бая, который, вручая им небольшой пакет с понятными только ему и Грязнову расчетами, сказал:

– Передайте вашему благодетелю, пусть пришлет следующий караван через месяц.

Едва караван скрылся из виду, Атда-бай позвал к себе всех десятерых сборщиков налогов. Они уже знали, что к баю надо идти при оружии, на конях, готовыми отправиться в дорогу.

И ушли на дальние колодцы тяжело груженные верблюды, чтобы доставить басмаческим сотням все, что выменял Атда-бай у Абдуллы Тогалака. Тут уже хромец не скупился – не свое отдавал, а взамен юзбаши щедро присылали ковры, парчу, золото, украшения. Долг, как говорится, платежом красен.

Едва уехали сборщики, как в урочище влетел на коне Мами Курбанов, резко осадил у юрты Атда-бая взмыленного ахалтекинца и, забыв даже поздороваться, бросил с порога:

– Пропали мы, бай-ага! Плохи наши дела!.. – Мами, рослый и грузный мужчина, плюхнувшись на ковер, схватился за голову. – Что делать? Не убежишь – не спасешься, а в Иран с собой не захватишь…

– Да говори толком! – спросил Атда-бай. – Что стряслось? В эти черные дни я ничему не удивлюсь. Говори!

– Колодцы байские национализируют!

– Что-то премудро говоришь…

– Отбирать колодцы будут, раскулачивать! Советам передают, а они – шантрапе всякой…

– Сначала отобрали мельницу, потом дома, добро. – Морщинистое лицо Атда-бая исказилось в плаксивой гримасе, стало похожим на печеное яблоко. – А теперь до колодцев добрались?! Двенадцать колодцев вырыл мой дед, четыре сработаны при отце… Десять кяризных мастеров – иранцев, плененных в бою, отрыли эти колодцы. Двум самым покладистым отец даровал свободу, а остальных продал на хивинском базаре. Он их поил-кормил… Вот откуда эти колодцы! В могиле перевернутся мои предки!..

– Может, еще обойдется, бай-ага? – В голосе Мами Курбанова затеплилась надежда. – Среди большевиков есть еще преданные нашему делу люди. В аулах муллы и ишаны стараются, дайхан, их жен на бунты подбивают… Сумели же мы создать ваш колхоз по родовому принципу, всех ваших родичей в правление воткнули, а вас башлыком посадили… Не так уж плохо, если мы сами со всей округи налоги выколачиваем. Поди, пока разберутся… А Каракумы, слава Аллаху, необъятны, когда еще до каждого колодца доберутся… Большевикам свою бы кашу расхлебать, которую сами заварили. Нашлись у них дуралеи – мечети кое-где позакрывали, базары поразгоняли. Тут, конечно, без подсказки наших не обошлось. Но большевики сами себя подсекают по ногам. А хромой человек… – Мами осекся, вспомнив, что Атда-бай тоже хромец, но тут же нашелся: – Пока советская власть расчухает, что они сами, своими руками натворили, колхозы развалятся. А там, смотришь, и наши друзья из-за кордона поспеют. Так что навряд ли у них руки до колодцев дойдут.

– Что ж ты тогда, не видя воды, задницу свою оголяешь? – Атда-бай, уловив слова о «хромом человеке», мстительно поджал губы. – Надо делать все, чтобы развалить Советы изнутри. Мой друг Абдулла Тогалак пишет, что половину своих доходов тратит на подкупы советских работников, спаивает их, терьячным дымом обкуривает. Есть даже баи, что своих дочерей ответственным работникам в постели подкладывают. А то выдают за них замуж – с зятем легче договориться, чем с чужим дядей… – Атда-бай достал из кармана смятый листок, протянул его Курбанову. – Вот что потребовали от Советов баи Аимского района. Они такую бучу подняли, середняков подбили… Прочти!

Курбанов развернул листок, прочел вслух:

– «Распустить колхозы, договора на посев хлопка заключать по желанию каждого, прекратить работу по раскрепощению женщин, браки заключать по шариату, распустить сельсоветы, открыть мечети, освободить всех мулл от налога, разрешить свободную торговлю, отменить классовый принцип при обложении налогом, уничтожить списки кулацких хозяйств…» Это здорово! – захлебывался от восторга Курбанов, потрясая письмом. – Это действительно целая программа! Только они пишут, а мы действуем. Видать, однако, умные головы писали…