Елизавета. В сети интриг - Мария Романова

Алексей нахмурился. О давней встрече Елизаветы со Старым Фрицем (тогда, конечно, не старым, а напротив, совсем юным) он ничегошеньки не знал, однако некоторая вольность нравов и свобода обращения не могла ускользнуть от его взгляда.

– Что ж это твой амант так гневно смотрит на меня, сестрица венценосная?

– Да ревнив он, муж мой, ох и ревнив.

– Муж?

Елизавета кивнула. Она столько лет вращалась в высоких кругах, что теперь не могла не представлять последствий своих слов. Да и не проговорилась она вовсе – напротив, сделала так, что теперь слухам никто и никогда не поверит. Раз уж она сама, да в лицо венценосному брату, да без всяких просьб сохранить тайну!..

Наверняка сие есть шутка, какую может себе позволить лишь венценосная особа наедине с другой венценосной особой…

Фридрих нахмурился. Против его желания ревность все-таки уколола душу. Пожалуй, даже сейчас Елизавета оставалась единственной женщиной, с которой он готов был свою судьбу связать, изменить давнему слову, с которой, не оглядываясь, прошел бы всю жизнь, благодаря за каждый ее день.

Прошло уже столько лет, тоненькая девушка с широко открытыми глазами превратилась в прекрасную женщину, ухоженную и царственную. Но та девчушка, Фридрих видел это, все еще была жива! Ее глаза смеялись ему в лицо, ее милая чуть кокетливая улыбка играла на губах «венценосной сестры».

– Ох, душенька, что ж ты осерчал-то так?

Елизаветин немецкий был на диво хорош, а русские словечки, которые она мило и непринужденно вплетала в разговор, делали ее речь необыкновенной, завораживающей, колдовской…

– Видит бог, Лизанька, – Фридрих перешел на шепот. – Сейчас я вновь позвал бы тебя в часовню святого Валентина… И уже не сбежал бы, клянусь.

– Поздно, милый мой венценосный брат, – тоже вполголоса ответила Елизавета. – Такие предложения раз в жизни делают. И раз в жизни их принимают. Ты теперь не тот милый принц, а я уж точно не та незаконнорожденная дурочка, от которой ты сбежал… Пусть все остается как есть…

– К тому же ты, выходит, замужняя дама нынче.

– Замужняя, мой друг. Более того, сегодня как раз мы мою свадьбу и празднуем…

Ох, каким же стало лицо у Фридриха! Никогда еще, похоже, ни одна дама, пусть и трижды венценосная особа, не вела себя с ним подобным образом! И не говорила ничего подобного.

«Да, друг мой, я ничего не забыла. И ничего тебе не простила. Но мудрости у меня хватало, чтобы до поры до времени не пытаться даже рассчитаться с тобой… Лишь сегодня настал этот день!»

«Доннерветтер, какой же я был болван! Не просто болван! Венценосный осел и трус! Если бы я не сбежал, то обрел бы себе и жену и друга! Настоящую королеву – и по крови и по мудрости! Настоящую… И никогда бы более не искал ни удовольствий на стороне, буде они хоть мужеска, хоть женского пола… Ибо была бы со мной рядом единственная, о которой всегда хочется думать!»

– Что же ты ему, душенька, сказала такого, что твой брат венценосный так закручинился? – пробормотал Разумовский, наблюдая за этой короткой беседой.

Он знал, что никогда не проведает, о чем шла речь, хоть каждый час у Елизаветы спрашивай. Она – настоящая царица и умеет держать язык за зубами.

«Угораздило же меня влюбиться в нее! Однако же, ежели любить, то только царицу, не девку-то лапотную…»

Одним вечером… Елизавета заехала к нам ужинать из итальянской оперы; ее провожали только мои дядя и Шувалов. По ее предварительному желанию, я на этот раз осталась дома, и князь Дашков находился со мной. Внимание государыни к нам было очень обязательное; в продолжение этого вечера, отозвав нас в другую комнату, она необыкновенно ласково, как крестная мать, сказала нам, что наша тайна ей известна и что она желает нам полного счастья. Она с похвалой отзывалась об уважении князя к его матери и, отпустив нас в общество, сказала ему, что фельдмаршалу Бутурлину приказано уволить его в Москву. Доброта, нежное расположение и участие государыни в нашей судьбе так глубоко тронули меня, что я не могла скрыть своего волнения. Императрица, заметив это, легонько ударила меня по плечу и, поцеловав в щеку, промолвила: «Оправься, мое милое дитя, иначе ваши друзья подумают, что я выбранила тебя». Никогда я не забуду этой сцены, которая навсегда привязала меня к этой добросердечной государыне.

Зимой также посетил и ужинал у нас великий князь, будущий потом Петр III, с его супругой, впоследствии Екатериной II. Благодаря многим посетителям моего дяди я уже была известна великой княгине как молодая девушка, которая проводит почти все свое время за учением, причем, разумеется, было прибавлено много и других лестных отзывов. Уважение, которым она впоследствии почтила меня, было результатом этой дружеской предупредительности; я отвечала на него с полным энтузиазмом и преданностью, которая потом бросила меня в такую непредвиденную сферу и имела большее или меньшее влияние на всю мою жизнь. В ту эпоху, о которой я говорю, наверное, можно сказать, что в России нельзя было найти и двух женщин, которые бы, подобно Екатерине и мне, серьезно занимались чтением; отсюда, между прочим, родилась наша взаимная привязанность, и так как великая княгиня обладала неотразимой прелестью, когда она хотела понравиться, легко представить, как она должна была увлечь меня, пятнадцатилетнее и необыкновенно впечатлительное существо.

В продолжение этого памятного для меня вечера великая княгиня говорила почти исключительно со мной и очаровала меня своей беседой. По высокому тону ее чувств и степени образования нетрудно было заметить женщину редких дарований, той счастливой природы, которая превзошла самые смелые мои мечты. Вечер прошел быстро, но впечатление от него сохранилось навсегда и отразилось в ряде тех событий, о которых я расскажу после.

Когда Дашков возвратился из Москвы, он, не теряя ни минуты, представился всему нашему семейству; но по причине болезни моей тетки свадьба была отложена до февраля. Едва она немного оправилась, нас обвенчали в самом искреннем кругу близких людей; и когда тетка совершенно выздоровела, мы уехали в Москву.

Здесь новый мир открылся передо мной, новые связи, новые обстоятельства. Я говорила по-русски очень дурно, а свекровь моя, на беду, не говорила ни на одном иностранном языке. Родственники моего мужа были большей частью людьми старого покроя, и хотя они любили меня, я, однако же, заметила, что, будь я больше москвитянкой, я нравилась бы им еще больше. Поэтому я ревностно стала изучать отечественный язык и так быстро успевала, что заслужила всеобщие рукоплескания со стороны моих родственников; я искренне уважала их и тем приобрела их дружбу, которая не изменилась даже после смерти моего мужа.

– Уж не знаю, душенька, что тебе и сказать… Но только наш-то «ночной император» получше иных королей коронованных будет. Да почестнее многих эпископов. А уж царицу-то не просто любит – по– настоящему боготворит.