Ты только попроси. Или дай мне уйти - Меган Максвелл

О чем это они спрашивают у ребенка?

Подхожу к ним так, чтобы они не заметили меня, и слышу, как Флин говорит:

– Запеканки приготовила Джудит, она испанка.

Надо же, они все же выуживают из него нужную им информацию. Я меняюсь в лице, когда одна из них спрашивает:

– И кто твои мама или папа – он или она?

Что?!

У меня в жилах закипает кровь.

Во мне просыпается латинский пыл. Тот самый, который, по словам отца, я должна контролировать.

Господи, дай мне терпения и выдержки, или я сотру их в порошок!

Как они могут спрашивать о таком у ребенка?

Флин молчит. Он не знает, что ответить. Тогда я, с решительным намерением раскидать всех этих гадин, не оставив от них и следа, подхожу к группе, словно волчица, защищающая своего детеныша. Наклоняюсь к Флину, который бросает на меня необычный взгляд, и спрашиваю:

– Милый, что здесь происходит?

Попугайши умолкают, сконфузившись, зато выдра выступает вперед и говорит:

– Мы спрашивали у мальчика, кто его биологический родитель – ты или твой муж.

Вариант первый: сейчас я врежу ей, так или иначе.

Вариант второй: я оторву ей голову и выброшу в мусорный бак.

Вариант третий: третьего варианта нет.

Заметив выражение моего лица, Флин, который прекрасно меня знает, собирается ответить, но я поворачиваюсь к нему и произношу:

– Милый, помолчи, я сама, – и, не сдвинувшись с места, прошу его: – Беги и налей мне стаканчик «Кока-Колы», которая мне сейчас будет ой как нужна, хорошо?

Легонько подталкиваю его и, когда он отдаляется, поворачиваюсь к ним с диким желанием убить и цежу сквозь зубы:

– Вам не стыдно спрашивать о таких вещах у ребенка? Или вы хотели бы, чтобы ваших детей прижала к стенке шайка… шайка… чтобы задавать бестактные вопросы? – Они смущенно топчутся. Понимают, что я права. Я же настроена решительно, поэтому ворчу: – К вашему сведению, мать Флина – я, а его отец – мой муж, понятно?

Женщины кивают. Прежде чем уйти, я спрашиваю:

– Есть еще бестактные вопросы?

Никто из них не промолвил и слова. Никто не шевелится.

Вдруг чья-то рука берет мою и сжимает.

Флин!

О боже… Он слышал, что я только что сказала. Улыбаюсь ему. А он – нет. Мы отходим, и я понимаю, что это повлечет новые пересуды.

Когда мы подходим к столам с едой, беру два стакана, наполняю их «Кока-Колой». Один из них вручаю Флину и говорю:

– Пей.

Мальчик послушно пьет, а я тем временем размышляю, что бы ему сказать. После того что он услышал, у него, наверно, поднимется температура. А когда об этом узнает Эрик, я упаду в обморок. Бедняжка Флин. Он пьет и как-то странно на меня смотрит.

Давай, Джуд… Давай… Думай… Думай!

Меня тревожит его пронзительный взгляд, поэтому в конце концов я ставлю стакан на стол и скрепя сердце говорю:

– Мы с тобой знаем, что твоя мама – Ханна, и она останется ею на всю жизнь, ведь так? – Флин кивает. – Ну, раз с этим все ясно, тогда я хочу, чтобы ты знал: с этой минуты и особенно в присутствии этих попугайш, которые на нас таращатся и которым я не размозжила головы лишь из уважения к тебе, твоими мамой и папой будем я и Эрик, понятно?

Он снова кивает. К нам подходит новоиспеченный отец и, окидывая нас взглядом, спрашивает:

– Что случилось?

Я вздыхаю.

Какая неловкая ситуация. Я снова вляпалась!

Желая взять ответственность за разгорающуюся ссору на себя, отвечаю:

– С сегодняшнего дня ты официально являешься папой Флина, а я – его мамой.

Эрик смотрит на мальчугана, потом на меня.

Флин смотрит на нас по очереди.

Чувствуя, как они сверлят меня взглядом, поднимаю руки и говорю:

– Не смотрите на меня так. Такое впечатление, что вы меня сейчас испепелите.

– Джуд… – говорит мальчик, – я должен называть тебя мамой?

О боже мой… О боже… Кто тянул меня за язык?

Эрик не реагирует. Он так и смотрит на меня, и я отвечаю:

– Флин, ты можешь называть меня как хочешь, – и, указывая на женщин, которые не сводят с нас глаз, говорю на чистом испанском, чтобы меня поняли только Эрик и Флин. – Но если эти длинноногие, лохматые и похожие на попугаев ведьмы захотят чего-то от тебя, то пусть сначала придут поговорить с твоими мамой или папой, понятно? Потому что если я еще раз узнаю, что они задают тебе бестактные вопросы, то, как говорит моя сестра Ракель, клянусь доброй памятью своей матери, которая сейчас на небесах, я возьму нож для хамона своего отца и перережу им горло.

Я пью «Кока-Колу». Пью, иначе со мной случится удар.

– Ладно, только не сердись, тетя Джуд – мама.

Эрик улыбается. К моему удивлению, он улыбается. Гладит мальчугана по голове и говорит:

– Флин всегда знал, что, если понадобится, я – его отец, правда?

Мальчик с улыбкой кивает и, повиснув у меня на поясе, шепчет:

– А теперь я знаю, что тетя Джуд – моя мама.

Мне на глаза наворачиваются слезы. Я растрогана. Какая же я мягкотелая!

Эрик подходит ко мне, не переживая, что на нас смотрят, обнимает, целует в губы и произносит:

– Я в очередной раз убеждаюсь, что ты – самое лучшее, что есть в моей жизни.

Через три дня мне снова плохо.

Должно быть, я подхватила от Флина грипп, и теперь болезнь в самом разгаре.

Болит голова. Хочется только спать, спать и еще раз спать.

Но я не могу. Вчера позвонила Фрида – сегодня они с Андресом приедут к нам. Хотят что-то сообщить, и это что-то, судя по ее голосу, – очень важное. Фрида сказала, что уже предупредила об их визите Бьорна. Что ж, принимаю парацетамол и жду.

На кухню входит Лайла и, увидев, что я пью таблетки, спрашивает:

– Ты плохо себя чувствуешь?

Мои отношения с ней даже не холодные, а скорее замороженные. Зыркнув на нее, отвечаю:

– Нет.

Она кивает, а я добавляю:

– Кстати, сегодня вечером к нам придут друзья и…

– Да? И кто же это?

Раздражает ее любопытство. Какое ей дело?

Решительно настроившись растолковать ей намек, говорю прямо:

– Наши с Эриком друзья. Поэтому прошу: не входи в гостиную, пока мы будем там общаться.

Вот так. Прямее некуда.