Оскар и Розовая Дама и другие истории - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– Почему именно госпожу Мао?

– Да Сиа ненавидела эту паршивую овцу, которая во время Культурной революции убивала сотни тысяч китайцев, отправляла в лагеря переобучения блестящих людей, чтобы унизить их и загубить их талант, продвигала дураков, уничтожила театр, оперу, музыку. Ее не случайно прозвали «демоном с белыми костями», то есть злобным чудовищем. Скольких людей она сделала трупами… К тому же после смерти Великого Кормчего она рассудила, что теперь власть принадлежит ей! Вы помните Банду четырех, этих проходимцев Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюаня, Ван Хунвэня и вдову Мао? Да Сиа начала размышлять во время суда над ними. Процесс показывали по телевидению. Они стали знаменитостями. А новый режим сумел отчитаться, что покончил с хаосом, истреблением людей, радикальной политикой, левыми загибами, всем тем, что мы только что пережили. Но народ не обманешь. Мы понимали, что правительство исполняет для нас фарс: выставляя напоказ тиранов, оно превращало их в козлов отпущения. Увы, хотя мы и чуяли уловку, стоило нам увидеть спектакль, как мы о ней забывали. Было страшно, завораживающе и уморительно смотреть, как эта сучка – вдова Мао – в телевизоре вопит, тыча пальцем, с пеной на губах, плюясь в своих обвинителей. Там бывшая шанхайская старлетка обрела наконец свою публику; впрочем, она больше не играла. Да Сиа сидела, не сводя глаз с экрана, точно кошка перед клеткой с птичками. Когда вдова Мао была приговорена к смерти, Да Сиа зааплодировала и до полуночи плясала вокруг стола. Однако трибунал дал этой деспотичной старухе два года отсрочки, чтобы она могла раскаяться; моя Да Сиа, хотя и не обладала богатым жизненным опытом, все же догадалась, что эта женщина никогда не испытает ни угрызений совести, ни раскаяния; так что она решила ее убить.

– Поборница справедливости?

– Разве убивать справедливо? Но вдова Мао прожила годы, и никто не собирался наказывать ее – вот что шокировало Да Сиа и многих моих сограждан. Да Сиа намеревалась заменить палача. Потом…

– Что потом?

– По телевизору объявили, что вдова Мао покончила с собой у себя дома. Да Сиа была в ярости. Угнетательница украла у нее ее поступок. Но худшее еще было впереди… Через некоторое время мы узнали, что самоубийство произошло двумя годами раньше. Два года! На протяжении двадцати четырех месяцев власти это скрывали. Да Сиа разрыдалась: ей не только сломали судьбу, но вдобавок она обнаружила, что эти последние годы зря старалась, чтобы усовершенствоваться в убийстве. С этого дня она перестала выходить из своей комнаты и отказалась от пищи.

– И что вы сделали?

– Отец предложил ей ненавидеть других тиранов, даже составил список. Но она и слышать не хотела и выпроводила его вон.

– И тогда?

– Я сказала ей: «Доченька, если ты встретишь достойного человека, попытайся стать на него похожей; если ты встретишь посредственность, ищи в себе его недостатки». Она поняла.

– А я нет…

– Вы напоминаете мне моего мужа… У Да Сиа был такой же темперамент, как у госпожи Мао. Живая, вспыльчивая, жесткая, независимая, имеющая влияние на близких. Скорее ласковая, чем любящая, склонная покорять, а не покоряться. Если, будучи девочкой, госпожа Мао наотрез отказалась, чтобы ей бинтовали ступни, то Да Сиа в клочья рвала платья, достававшиеся ей от старшей сестры Тинг Тинг. Если она чего-то желала, то считала, что вместе с ней этого должны хотеть все. Госпожа Мао как-то бросила главарям коммунистов: «Служить мне – это служить народу», а Да Сиа кричала братьям, которые отказывались дать ей перочинный ножик: «Помогать мне – это помогать справедливости». Как и вдова Мао, Да Сиа была убеждена, что она необыкновенная девочка, гораздо выше многих других; если какой-нибудь взрослый не понимал этого, она обижалась, а потом очень быстро становилась агрессивной. Для нее убить госпожу Мао главным образом означало убить госпожу Мао, сидящую в ней самой.

– Браво!

– Иметь недостатки и не исправлять их – вот в чем настоящий порок. Да Сиа доказала нам, что она способна к совершенствованию. Она неустанно старалась бороться скорее против своего характера, нежели против фантома госпожи Мао. Мудрец обнаружит причину своих недостатков в себе; глупец обвинит в них других.

– Где она живет?

– В Гонконге. Охотница за головами, работает в рекрутерской фирме. И сменила уже трех мужей.

– Как госпожа Мао…

Несмотря на то что была увлечена своим рассказом, в ответ на мое замечание госпожа Минг хихикнула, показав, что не лишена чувства юмора.

– Ой, – продолжала она, – по этому поводу ее сестра Тинг Тинг…

В этот момент вошел толстопузый и высокий мужчина, эдакий энергичный здоровяк с грубыми чертами лица и медвежьей статью. Она замерла. С улыбкой до ушей на потном лице, он принялся орать на недоступном мне диалекте – языке хакка. С чрезвычайной приветливостью он похлопал свою соотечественницу по плечу и ринулся к писсуару. Опорожняя мочевой пузырь, он что-то напевал, потом рыгнул, окликнул госпожу Минг, проревел еще одну тираду, прерываемую притворным смехом, и наконец удалился, позабыв оставить чаевые.

– Родственник? – поинтересовался я.

– Нет.

– Он вел себя так, будто хорошо вас знает.

– Воспитанный человек дружелюбен без фамильярности; вульгарный человек фамильярен без дружелюбия.

Ворвалась толпа американцев, и я оставил госпожу Минг в ее ведомстве чистоты.

Следующие пять дней я посвятил поездке в Шэньчжэнь для налаживания контактов. Вернувшись в Юнхаи и торопясь завершить переговоры, я знал, что у меня очень мало времени для того, чтобы вновь выслушивать фантасмагории госпожи Минг.

В понедельник я принес раздобытую в Шэньчжэне коробку французских сластей.

– Возьмите, госпожа Минг, я вернусь только через полгода: вот скромный подарок.

Растроганная, она стала протестовать, отказываться, потом согласилась, схватила пакет, после некоторых сомнений открыла его, снова запротестовала, придя в восторг при виде шоколадных конфет, вернула мне их, сославшись на то, что они слишком роскошные, потом снова приняла и пятнадцать раз поблагодарила меня, настаивая, чтобы я вместе с ней их попробовал.

Мы уселись друг против друга за ее шатким столиком.

– Опишите мне Флёр и Тьери, – потребовала она, с довольным постаныванием проглотив конфету с начинкой пралине.

Догадавшись, что буду лишен рассказа, если не подчинюсь, я поведал ей парочку историй.

Пока я описывал ей свою жизнь с Флёр и Тьери, она внимательно смотрела на меня. Под лазерным прицелом ее взгляда я терял вдохновение, все менее уверенный в том, что мое повествование представляет для нее интерес.

Через несколько минут, смущенный ее напряженным вниманием, я капитулировал:

– Госпожа Минг, подарите мне совет. Вы такая дальновидная мать. Как мне стать хорошим отцом?

Ее щеки в красных прожилках побагровели еще больше. Она изобразила нерешительность.