Славный парень - Дин Кунц

— Вторая девочка, которую растлили, нашла меня два года тому назад.

— Она начала отделываться от ложных воспоминаний?

— У нее их и не было. Она солгала насчет моего отца, как от нее и требовали.

— Требовал... психиатр? Она его боялась?

— До смерти. Он и растлил ее во время их сессий.

— Шрамы на мягких тканях.

— Она страдала. Стыд. Страх. Вина за смерть моего отца.

— И что ты ей сказала?

— Поблагодарила за то, что она попыталась меня найти.

— Она его обвинила?

— Да. И он говорит, что подаст на нее в суд за клевету.

— А как насчет Хлои? Она сможет подтвердить слова другой девочки?

— В четырнадцать лет Хлоя покончила с собой.

Теплота солнца на коже, природа, тянущаяся к нему, колибри и большие красные цветы, собака, виляющая хвостом, и ее хозяин, молодой человек с розами и смеющиеся женщины... несмотря на всю красоту и радость жизни, мир тем не менее — зона войны.

Пока женщина пела, Крайт осмотрел гостиную.

Светло-жёлтый цвет наружных стен перекочевал и сюда. Вся отделка и дверцы встроенных шкафов были белыми. На полированном красноватом паркете лежал золотисто-каштановый ковер с вытканными пальмовыми листьями и перышками, дешевая, современная копия персидского ковра.

В мебели ничего особенного, но отвращения она не вызывала. В комнате ни цветочных репродукций, ни рюшей, ни оборочек, однако чувствовалось женское тепло.

Большинство людей сказало бы, что в комнате уютная семейная атмосфера. У Крайта семьи никогда не было, так что он такого вывода сделать не мог.

Женщина перестала петь.

Крайт поставил матерчатую сумку на кресло, расстегнул «молнию», достал устройство, с помощью которого мог мгновенно подавить ее сопротивление.

Он ожидал услышать приближающиеся шаги, представлял себе, что женщина застыла, тоже прислушиваясь, но вскоре она запела вновь. Песня называлась «Кто-то смотрит на меня».

Над камином висела картина: дети в купальных костюмах бежали по пляжу. Солнце просвечивало насквозь накатывающую на берег волну. Детей переполняла радость.

Крайт терпеть не мог детей, но нашел картину столь мерзкой, что, вот уж парадокс, его потянуло к ней.

Художник, вероятно, реалист до мозга костей, в точности передал не только пропорции и детали, но даже игру света и тени.

Чем дольше Крайт смотрел на картину, тем сильнее нарастало его отвращение к ней, хотя он никак не мог понять, в чем причина столь острой антипатии.

Интуитивно он знал, что картина представляет собой нечто такое, против чего он всегда боролся, что ненавидел всеми фибрами души, что требовало безжалостного уничтожения.

На кухне женщина допела «Кто-то смотрит на меня» и начала «Эти глупые слова», и Крайт отошел от картины, говоря себе, что нужно подавить враждебность, которая нервировала его, и вернуть привычное спокойствие, больше соответствующее его таланту и статусу.

В гостиной стоял и книжный шкаф. Из названий, которые он знал, Крайт не одобрил ни одного.

На полках компанию книгам составляли семейные фотографии в рамках, как групповые, так и портреты.

Хотя мать и отец присутствовали на некоторых групповых фотографиях, чаще встречались лица детей, Тимоти и Захари.

Мальчиков снимали в период от трех-четырех лет до, возможно, двадцати. Иногда они позировали, иногда — нет.

Крайт не мог вспомнить, где ещё он видел столько улыбок. Столько смеющихся лиц. Семью Кэрриер, похоже, всегда переполняли радость и веселье.

Что ж, Крайт полагал, что в самом ближайшем будущем все изменится.

Коридором Крайт прошел к кухне и остановился у открытой двери.

У раковины, спиной к нему, стояла женщина. Она снимала кожицу с яблока и вычищала середину.

«Эти глупые слова» удавались ей очень даже хорошо, пела она легко и медленно, словно выговаривая текст, отчего он приобретал столь необходимую меланхолическую нотку.

Кухня и семейная гостиная плавно переходили одна в другую. Разделял их стол с приставленными к нему шестью стульями с высокими спинками.

Крайт мог легко представить себе Тима, сидящего за этим столом. Мальчиком Тим, должно быть, ел за ним много-много раз, в силу своих габаритов напрягая семейный бюджет.

Над столом висела красивая бронзовая люстра: стилизованные птицы, сцепленные друг с другом, кружили вокруг восьми ламп под медными резными абажурами.

Закончив чистить яблоко, женщина взяла другой нож, разрезала им яблоко пополам и начала резать на дольки над миской, которая стояла на разделочном столике у раковины.

Руки у нее были проворные, с длинными пальцами. Крайту они понравились.

Когда женщина допела песню, Крайт ее позвал:

— Мэри?

Он ожидал, что она вздрогнет. Вместо этого она спокойно повернулась к нему, разве что глаза раскрылись чуть шире.

Лет пятидесяти с небольшим, она могла бы быть его матерью, если у него когда-либо была мать, но оставалась стройной и привлекательной женщиной.

— Вы знаете «А время проходит мимо» из «Касабланки»? — спросил он.

Она не спросила: «Кто вы?»или « Что вы тут делаете?»,продолжая лишь смотреть на него.

— Я смотрел этот фильм сорок два раза, — продолжил Крайт. — Нравится мне смотреть одни и те же фильмы. Всегда знаешь, что тебя ждет.

Он видел, что она думает о ноже, который держала в руке. И при этом прикидывает расстояние до кухонной двери, хотя и не смотрит на нее.

Прежде чем она окончательно оценила ситуацию, Крайт выстрелил в нее. Пневматический пистолет, который он достал из матерчатой сумки, издал негромкий звук, и дротик-шприц вонзился в ее правую грудь.

На ней была клетчатая желто-синяя блузка и, скорее всего, бюстгальтер. Два слоя материи не могли помешать поступлению препарата в кровь.

Укол дротика заставил Мэри зашипеть от боли. Она выдернула его из груди и бросила на пол, но быстродействующий транквилизатор впрыскивался мгновенно.

— Может, потом вы споете мне «А время проходит мимо», — сказал Крайт. — Я уверен, слова вы знаете.

Она схватила нож, которым снимала кожуру и вычищала середину яблока, и швырнула в Крайта. Конечно же, промахнулась.

Повернулась к кухонной двери со вторым ножом в руке, но ноги ее подогнулись. Свободной рукой схватилась за столик, чтобы не упасть.