Эксгумация - Тоби Литт

— Вы, я смотрю, успокоились.

— Да, и у меня есть на то причины. Через две недели мне дают другого подопечного. А вами будет заниматься полицейский психолог Майк Хьюз. Думаю, он вам понравится. У него другие методы.

— Умываете руки?

— Скорее выковыриваю из-под ногтей остатки грязи.

Энн-Мари, которая с ужасом следила за этим обменом любезностями, улучила момент и предложила Психее чай.

— На самом деле мы общаемся с удовольствием, — сказал я.

— Мы? — удивилась Психея. — Говорите за себя. В последние две недели он превратил мою жизнь в ад.

— Неужели? — спросила Энн-Мари.

Через несколько мгновений они уже удалялись на кухню, чтобы в спокойной обстановке обсудить там мои пороки.

Я включил телевизор.

Внезапно меня посетила мысль: Энн-Мари может проболтаться о сценарии. Вряд ли Психея додумалась бы до моей истинной цели, но я все же не хотел, чтобы она узнала о моих планах.

Я как бы случайно зашел на кухню, и их разговор прервался.

— Все в порядке? — спросила Энн-Мари.

— Да, — ответил я.

— Мы сейчас все принесем, — сказала Психея.

Да, здесь меня явно не ждали, и я отвалил обратно к телевизору, у которого уменьшил громкость, чтобы попытаться подслушать их разговор.

Время от времени до меня доносился голос Энн-Мари, взбиравшийся на пик возмущения или скатывавшийся с горы удивления: «Он что, правда так сказал?!» Было ясно, что обеим женщинам их разговор доставлял огромное удовольствие.

Все это напомнило мне тот период, когда я только начал выходить из комы. Меня просто бесило, когда медсестры перекладывали мои руки и ноги с места на место так, как будто я не имел к своим конечностям ни малейшего отношения. В тот момент я мог только ворчать. Я уже видел размытые пятна света и начал понимать целые предложения. Но больше всего меня вывел из себя случай, когда, примерно через неделю или чуть позже, я вежливо, хотя, может быть, немного невнятно, стал просить их сменить катетер. Катетер все время протекал, возможно, с того момента, как они его поставили. Однако теперь, когда я был в сознании, это начало причинять мне серьезные неудобства. Я просыпался в четыре утра и чувствовал, как прорезиненная подстилка под простынями, задерживая мочу, образует небольшую ее лужицу прямо у меня под задницей. Постепенно эта лужица остывала. Когда я позвал сестру и попросил ее что-то сделать, она просто закрыла дверь.

Когда Психея и Энн-Мари начали обсуждать меня в соседней комнате, это напомнило мне, как медсестры смеялись и болтали в дальнем конце палаты, неизменно на грани слышимости, так что я никогда не мог понять, почему я их не слышу, — из-за расстояния или из-за какого-то повреждения моего мозга.

Сестры обсуждали меня и мое поведение — сплетни помогали им дотерпеть до конца смены. Их веселое щебетание было для меня пыткой, потому что со мной они разговаривали совсем иначе. Как только одна сестра сменялась, и на меня приходила взглянуть другая, их жизнерадостность куда-то исчезала. Вместо этого я слышал снисходительное: «Заменить катетер? Выжил после такого ранения и еще чего-то требует».

Моя мать, чье почти постоянное присутствие у постели больного сына имело масштабы преданности, которую демонстрируют только герои телесериалов, в этом отношении ничуть не облегчала мою участь.

— Делай, как говорят сестры, — говорила она, — им лучше знать.

Но они ведь не лежат в луже собственной застоявшейся мочи, правда? И ты не лежишь. Если бы они только заменили катетер, этой проблемы бы не было — им бы не пришлось постоянно за мной убирать.

(Но медсестры слышали только мое ворчание и фыркание.)

— Я уверена, они знают, что делают.

Когда Психея и Энн-Мари вернулись из кухни с подносом (чайничек, чашки и блюдца от сервиза, ситечко, а также печенье, уложенное аккуратными, как чешуя броненосца, рядами на тарелочку, подходившую по цвету к остальному набору), по их глазам было видно, что теперь их объединяет страшная женская тайна. Меня обмерили, взвесили, просветили рентгеном и признали виновным — еще бы! Однако, насколько я мог судить, Энн-Мари не успела упомянуть про сценарий. Сейчас, как и в больнице, у меня оставалось только два пути: издавать подхлестываемое тестостероном ворчание (которое никогда ни к чему не приводило) или лежать смирно и позволить им нянчить меня (что в больнице по крайней мере оставляло мои ягодицы сухими на час-другой). Выбора не было. Если бы я позволил Энн-Мари контролировать разговор, она могла бы с еще большей вероятностью меня выдать. Поэтому я решил подбросить им новый повод для обсуждения самой безопасной для меня темы — моей несносности. Для чего пролил на ковер немного чая. Это наглядно продемонстрировало женщинам, какой я неаккуратный и неловкий.

— Вы только посмотрите на него, — сказала Психея.

И они обе на меня посмотрели. А затем друг на друга. И рассмеялись.

— Мне как раз требуется повод посмеяться, — сказала Энн-Мари. — Меня только что уволили с работы.

— Ой, а чем ты занималась? — спросила Психея.

Энн-Мари объяснила.

— Но работа эта далеко не такая блестящая, как можно подумать.

Тогда Психея выдала невероятное предложение:

— А тебе когда-нибудь приходила мысль, что можно поступить в полицию?

После этого их было уже не остановить. К тому моменту, как Психея собралась уходить, они успели обменяться номерами телефонов.

— Отныне ведите себя хорошо, — сказала Психея, впервые за последние полчаса обратившись ко мне напрямую.

— Не волнуйся, — проговорила Энн-Мари с порога. — Я за ним присмотрю.

Если бы мне не была нужна помощь Энн-Мари для организации пробы, я бы, наверное, бросил ее в этот самый момент. У меня уже есть мать, большое спасибо; «обермуттер» мне была без надобности.

Большую часть дня я провел, подчищая сценарий или притворясь, что подчищаю сценарий.

Субботу мы с Энн-Мари провели вместе: ходили по магазинам, в кино, обедали, занимались сексом. Энн-Мари то и дело заводила разговор о ценах на трехкомнатные квартиры. Я зашел в банк и снял большую сумму наличных. Энн-Мари воздвигала наше будущее, а я его разрушал.

Воскресенье, вторая половина дня.

Я сказал Энн-Мари, что собираюсь забрать кое-какие вещи из квартиры Лили. Энн-Мари захотела сопровождать меня, но я сказал, что предпочел бы сделать это один. А сам отправился на юго-восток Лондона за своим пистолетом. Я предварительно позвонил и убедился, что все готово.

Давно я не видел Джеймза.

— Я уже начал беспокоиться, что с тобой что-то случилось, — сказал он. — Думал, что ты дал деру.

Я рассказал ему о брошенном в окно кирпиче.