Я, президент и чемпион мира - Лали Морошкина

* * *

Крепость Боярд находится на севере Франции. Умный собственник превратил ее в доходный бизнес. Суть игры в том, что команды различных стран выполняют труднейшие задания, а выигранные у форта деньги (за счёт телекомпаний) используют на благотворительность. Я как капитан команды выбрала дом младенца в Сабуртало. Игру вели блестящие ведущие Дута Схиртладзе и Нанико Хазарадзе. Пара прекрасно выполняла указания французских продюсеров. Я волновалась лишь об одном — только бы меня не спустили вниз к змеям, все остальное я выдюжу. После короткой консультации, во время которой нам объяснили специфику игры, нас предупредили, чтобы мы особенно не теребили змей, — хоть и сонные, но всё-таки хищницы.

Наша команда играла средне, лучше проявили себя мальчики. Но победу все-таки должен был принести интеллект. По закону подлости, во время финального задания выяснилось, что к змеям придется спускаться мне. По-видимому, и суть игры заключается в том, чтобы все прошли максимальные испытания. Ведь это шоу!

— Дута, помоги мне, не спускай меня туда, — умоляла я ведущего.

— С ума сошла, что, 30 тысяч евро заплатишь? — вернул меня на землю Дута.

Убойный аргумент — ничего не скажешь.

Я заметила любопытную закономерность: когда очень боюсь, начинаю петь. Правда, моя подруга Майя Бараташвили категорически предупредила меня: хозяйка твоих голоса и слуха не должна петь даже про себя, но, спускаясь в «ад», я не помнила о наставлении. Три минуты показались мне вечностью.

Не знаю, мой ли «голос Сирены» или сильная тряска разбудила нелюбимых мной тварей, факт, что в следующей игре, где появление Ее Величества совсем не было запланированным, змея проскользнула к моим коллегам. Раздались такие ужасные крики, что игру остановили. Потом весь Боярд шутил: Морошкину ищет ей подобная. Зато команда «Арт» и слово отгадала, и деньги выиграла. К сожалению, обитатели детского дома и по сей день ждут посылку от «Боярда».

Перед вылетом из столицы Франции я навестила мою сочинскую двоюродную сестру, которая была замужем за французом и сейчас жила около Парижской оперы в пентхаузе.

— Ну, Лалька, рассказывай. Как твои дела? — спросила меня как всегда лучезарная, а теперь уже и с особым парижским лоском длинноногая с агатовыми глазами Кети.

— Хреново, — ответила я, — даже не знаю, как поступить, кажется, я опускаюсь все ниже и ниже в преисподнюю.

— Не может быть, ты такая энергичная и молодая, что за пессимизм, это я в детстве плаксой была, а ты вечно подшучивала и умничала: что с тобой, не больна ли? Слушай, а давай-ка останься у нас на пару недель, отдохни, а потом будь что будет. Сьездим в Ниццу, в Канны, и забудешь свои чёртовы проблемы.

— Именно чёртовы! Нет, Кети, спасибо, не могу, чем больше я потеряю времени, тем будет труднее.

— Куда уж труднее, Лалька! Да на тебе лица нет, никто на свете не стоит твоих нервов!

— Всё, я решила, чмокни Талала, надеюсь он ещё не жалеет, что спутался с нашим родом? — подмигнула я Кети.

— Вот дура, где бы он ещё такую нашёл? Посмотри на Париж, что за клячи вокруг, ни кожи ни рожи…

Болтовня с сестрой и подругой детства всегда действовала как бальзам на душу. На душу, которая кровоточила…

В Тбилиси меня встречал Георгий. Он не произнес ни слова, я тоже ни о чем не спрашивала. Всю дорогу мы молчали.

Когда в Вариани я увидела обновлённые обои, белоснежные кружевные занавеси, тщательно накрытый стол и чемоданы Георгия, я поняла все.

— Малыш, отныне мы будем жить здесь. Ты выдержишь? — заглянул он мне в глаза.

— Ведь знаешь, дорогой, ради тебя я на все пойду, — ответила я механически.

— Любимая, позвони своей маме, пусть приезжает, — настаивал придерживающийся традиций и старомодный по убеждениям Георгий.

Для того, чтобы описать встречу матерей, я вначале должна рассказать вам о своей матери чуть подробнее.

Светлая, голубоглазая, молочно-белая и очень красивая Манчо выделялась особенным чувством юмором. Несмотря на то, что ее мать, то есть моя бабушка, осталась в нашей памяти как женщина строгая и с волевым характером, Манана была ее совершенным антиподом. Нежная от природы, она не могла даже разговаривать громко. Милая, любящая женщина плыла себе по течению и постоянно дарила много радости окружающим. По ее настоянию, каждый Старый новый год я со своими незамужними подругами встречала у нее, и, по установившейся доброй традиции, кто-нибудь из нас обязательно выходил замуж. Я отметила — незамужние, так как мужья не пускали в этот день своих жен к нам, дабы исключить риск их повторного замужества. А вдруг? Чем чёрт не шутит? Неиссякаемое жизнелюбие и безграничная фантазия Мананы подталкивала её на выдумки всё новых празднеств и ритуалов. Однажды зимой, когда на улице словно мир рушился от лютого мороза, а меня, Марину и Кети съедала депрессия, мы услышали звонок в дверь. С Мананиным приходом ворвалась метель.

— Девочки, весна! — радостно воскликнула наряженная в белое платье Манана.

И правда, календарь показывал первое марта.

Мои девчонки доверяли Манане тайны, она давала им советы. В каком трудном положении мы бы ни были, своим только ей известным верным методом она заряжала нас оптимизмом и весельем. Мама создала свой непорочный, немного наивный мир, поэтому она зачастую не могла даже осмыслить каскад несчастий, обрушивавшихся мне на голову.

Мой брат был для нее идеалом. Добрый, искренний и простодушный, как Манана, Эрэкле не хотел понимать злобности других. Эта прерогатива досталась мне, ну кто-то в семье ведь должен был ходить по земле?

Высокий, усатый, с горбинкой на носу, настоящий джигит, Эрэкле словно магнитом приковывал к себе внимание женского пола. Да и сам неравнодушный к прекрасной половине человечества, увидев красивую женщину, он мурлыкал от удовольствия.

— Мамочка, как ты похожа на своего брата, — это был самый любимый комплимент Мананы. И надо было её правильно понять. То ли у меня нос сгорбился, то ли усы прорезались, всё-таки Кавказ, генацвале!

— Лалико, если я еще раз соберусь выйти замуж, обязательно предупрежу жениха, чтобы имел при себе мемориальную доску с именем и датой рождения, остальное — потом припишем. Ведь не выйду же я замуж за обычного, среднестатистического мужчину, и твой отец, и Талес были профессорами. А тебя мне жалко загружать постоянной беготней в мэрию за мемориальными досками, — беспокоилась Манана совершенно искренне.