Войны мафии - Лесли Уоллер

Он своим ключом отпер подъезд и поднялся к квартире 2F. Из-за двери выбивалась полоска света. Режим у Гарнет после выздоровления был самый беспорядочный, особенно когда из-за перемены погоды ее мучили боли.

Она раскинулась на огромной, королевской кровати, читая какую-то брошюру в очках с большими линзами. Гарнет улыбнулась ему поверх очков.

– Кузина тебя выставила.

– Она тебе звонила?

– Ну что ты. Просто я чувствую, все, что происходит с тобой.

Она продолжала читать брошюру, выпущенную каким-то Товариществом по изучению образования.

– Это не?..

– Ну да, Фонд Германа. Им теперь принадлежит то, что осталось от моего дома. Меня приглашают работать в их организационном комитете. Я могу надеяться раскрутить тебя долларов на десять?

Чарли стоял, снова оцепеневший, странные мысли проносились у него в голове. Исследовательская жизнь. Академический стиль жизни. Жизнь в уставленном книгами убежище... Господи, как все перемешалось.

– В чем дело? – спросила Гарнет.

– Название. Образование. Исследования. Товарищество. Представь себе каждое слово по отдельности. Потом – вместе.

У Чарли был такой потрясенный вид, будто он все это слышал впервые. Он развязал галстук, сбросил туфли и сел на край кровати. Гарнет подвинулась, чтобы дать ему место, удержавшись от болезненного стона. Чарли легонько поцеловал ее в губы – в соответствии с предостережениями врачей.

– Я подбивал клинья к Стефи.

Гарнет так же осторожно поцеловала его.

– У нас обоих очень и очень монашеская жизнь.

Он долго молчал. После того, что перенесла Гарнет, она находит возможным пожалеть его! За это он еще больше себя возненавидел.

– Я вел себя низко.

– Иди в кровать.

– Нет, мне кажется, я...

– Иди в кровать.

– Но ты не должна...

– Третье предупреждение: немедленно в кровать.

Он быстро разделся и скользнул к ней, остро чувствуя дрожь и ее тепло. Только сейчас Чарли понял, как жутко он промерз по дороге в Нью-Йорк. Он старался не прикасаться к Гарнет во время своего признания.

– Я дал великую клятву – вычеркнуть Чио Итало из своей жизни. И на протяжении нескольких месяцев ничего не сделал для этого. У меня было время, и я потерял его. – Он отвернулся от Гарнет, чтобы спрятаться от ее глаз. – Я дал великую клятву, когда мы полюбили друг друга, что никогда тебя не предам. Хорошо, что Стефи меня остановила. Можешь представить себе, какой я предатель...

– Несколько пируэтов вокруг бывшей возлюбленной – бывшая – подходящее слово? – это не предательство в моем понимании. Другое дело – позволить Чио Итало побить себя на своем собственном поле.

Она положила свои теплые пальцы ему на грудь и сразу же отдернула их.

– Этот остывший труп Стефи подсунула мне? Неудивительно, что она тебя выставила.

– Она меня выставила, потому что у нее в мизинце больше здравого смысла, чем у меня.

Гарнет начала поглаживать его грудь и живот и этим, как всегда, остановила поток его красноречия.

– А что с твоим мизинцем? – поинтересовалась она. – Он похож на сосульку. Куда ты его совал, в холодильник?

– В желчь и полынь.

Чарли вздохнул и обеими руками прижал к себе ее голову.

– Очень мило с твоей стороны проявить такую терпимость.

– Более чем мило, – ангельским тоном подтвердила Гарнет. Она начала легонько шевелить ладонью в области его паха. – Нет, я понимаю твою кузину. Это что, неопознанное мороженое мясо Бердсея? Ты меня тревожишь. Она произнесла трубным голосом, передразнивая Чарли: – Как низко я пал...

– Не надо шутить.

Она обхватила его ногами, снова скрывая боль.

– Мужчины отличаются от женщин. Ты воображаешь, что разбит по всем фронтам, и впадаешь в уныние, вязкое, как овсяная каша. Ты потерпел поражение как человек свободного мира – раз, ты не сумел разжечь страсть Стефи – два, ты не смог разрубить цепи невежества, сковывающего страну, – три... Все, что остается на твою долю, – это колония прокаженных, но, о Господи, ты рискуешь потерпеть поражение в поисках подходящей колонии.

– Пожалуйста, не надо шутить.

Она начала медленно продвигаться по его телу.

– А я-то думала, что за такое долгое время научилась разбираться в тебе. Мне Уинфилд и то легче понять, чем тебя. С ней у нас взаимность, с тобой – двойственность. Это совсем не одно и тоже...

– Взаимность? С Уинфилд?

– Мне было семнадцать, когда «Вог» купил у Джерри первые мои фотографии. Передо мной открылся путь... И одновременно – я пропустила два цикла. И была в восторге. Джерри – нет. Я сделала аборт. Был слишком маленький срок, чтобы узнать, какого пола был эмбрион. – Она умолкла и попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. – Это произошло двадцать лет назад. Будь у меня дочь, она была бы ровесницей Уинфилд. Это взаимопонимание. Мы женщины и знаем, что мы такое друг для друга. А что касается – двойственности...

– Это Бог знает что, – перебил он, – мы познакомились с тобой, полюбили друг друга. Никаких предопределенных ролей, никаких противных обязанностей – ну, вроде укорачивания ножки стула. – Он издал короткий смешок. – Всякий человек в состоянии сравнить желаемое с достигнутым. Я не прошу много, Гарнет. У меня есть цель, и прошу тебя: не остывай, пока я ее не достигну. Да, я могу потерять дыхание. Но нельзя сдаваться после нескольких гнилых месяцев.

Гарнет изогнулась, забираясь на него сверху. Она должна была потерять всякую способность улыбаться, но все же улыбнулась, скрывая, какую боль причиняет ей каждое движение.

– Ты был занят, возвращая меня к жизни. Ты отдал мне свои шесть месяцев – поэтому я снова живу.

– Не хватало еще, чтобы ты чувствовала себя виноватой!..

– Это звучит так по-сицилийски...

Хотя Гарнет весила немного, он всем телом почувствовал ее согревающую тяжесть и знакомое возбуждение.

– Ах-ох...

– Ах-ох... – отозвалась она. – Что скажет доктор?

– А что он обычно говорит?..

– Лучше мы ему ничего не скажем...

– Разве мы провинились?

– Слушайся меня...

В понедельник утром Уинфилд Ричардс проснулась рано, около шести. Она потянулась во весь рост совершенно голая, перед окном, выходящим на юг, на сияющий алюминием купол Крайслер-Билдинг.

Бушевавшая все выходные буря вымела начисто воздух, словно мокрым веником, и теперь Уинфилд казалось, что она различает маленькие фигурки в стеклянных сотах, окруженных неоновым сиянием. Но в такой ранний час никого не могло быть на верхнем этаже Крайслер-Билдинг. Это оптическая иллюзия, подумала Уинфилд, из-за бессонной ночи.