Бражник - Цагар Враль

окна и поглядеть на улицу: как люди живут. А они живут все очень интересно, и вот я смотрю, смотрю…

В тот день за окном я видел дорогу с машинами и грязный снег, людей, которые шли в разные стороны, деревья, собак и фонари. Соседка с огромной лохматой овчаркой на поводке орала на мужика, что, мол, такие, как он, живодеры, только и знают собакам мясо с гвоздями подкидывать, а его самого впору этим мясом накормить. Жаль, мол, собаки его не покусали в детстве, тогда он бы от них бежал, как от огня. За окном было все это, а перед ним был я.

Денёк задавался хороший.

В нашем классе учился один мальчик. Его звали Костя. В детстве Косте часто говорили, если он не понимал шутку: вырастишь — поймёшь. И он очень обстоятельно ждал, пока вырастет. А потом вырос, так и не поняв шутку. Зато он понял, что кругом один обман и разочарование, и понёс этот тяжкий груз на своём горбу.

Костя — это, кстати, я. Приятно познакомиться.

Я могу сказать: когда я вечером вышел за пивом, я сразу обратил внимание на машину с потушенными фарами чуть дальше по дороге. Но тогда я, наверно, совру. Или нет.

По правде, я плохо помню все, что было до этого — до того, как та машина подъехала ко мне и меня в нее запихнули. А тогда парализующий страх разлился по моим венам и затвердел, как цемент, превратив все тело в шашлык, нанизанный на шпажки. По мне бегали волны прохладного оцепенения, ударяющиеся о ступни, которые я вообще чувствовать перестал.

Я лежал лицом в заднее сидение с заломленными руками.

Я вдруг подумал, что зря написал столько предсмертных записок. Сглазил.

Если вокруг тебя есть люди, они работают, как подушка безопасности. А если ты один, любой удар приходится на больное место.

В тот день остался один-единственный во всем мире. И меня привезли в отделение милиции. Нет, никто не сообщил мне свою должность или фамилию. Я не видел никакое удостоверение. Никто мне ничего не сказал. Я не знал, кто меня схватил и почему — лишь смутно догадывался. Их было двое, хоть я никого не видел. Но один точно заломил мне руки и впихнул в машину, а второй ее вел. Третий если и был, то ничем не занимался. А если он ничего мне не сделал, то его и считать ни к чему.

Когда меня схватили, я не издал ни звука. Я знал, что это бесполезно. Меня пихнули в засаленное сиденье мордой, накрыли сверху какой-то тряпкой и мы тронулись. Я слышал только, как хлопнула дверь в машину и как рыкнул мотор, который даже не глушили.

Тряпку с меня сняли, когда мы приехали. Почему-то только после того, как меня выволокли из машины, на запястьях щелкнули браслеты наручников. Я не говорил ни слова. Со мной тоже никто не заговаривал — протащили через проходную, как собаку, и сунули в пустую камеру.

Нет, я правда думал, что все пройдет как-то иначе. Даже разочаровался.

Когда меня сунули в камеру, я наконец разглядел тех, кто меня туда волок. Один, моложе второго, остался у двери в клетку. У него было сухое лицо, на котором росли борода с усами и очень внимательный взгляд. Вид имел добропорядочный, как будто из другого времени пришел. Из прошлого. Я смотрел на него и стыдился самого себя, такой он был добропорядочный.

И вот такой замечательный человек меня арестовал. Не знаю, радоваться этому или нет.

Второй сел рядом со мной. Точнее, я полулежал на полу, потому что в клетку меня просто кинули, как тряпку, а он сел на скамеечку. Этот был постарше и вид имел довольно свирепый. Наверно, сыт уже такими, как я, по горло. Он вдруг спросил:

— Твой друг что, сумасшедший?

Он спросил это с какой-то доверительной жалостью. Иронично. Печально. Не знаю, как описать — он просто спросил это, как родной отец. Даже с сочувствием.

— Я тоже так думаю, — честно ответил я.

А милиционер передо мной вздохнул. Я решил, что он, наверное, следователь.

— То в морги влезает, то по квартирам ходит и визитки непонятные людям сует.

Я усмехнулся.

— Это вы еще мало о нем знаете.

А следователь вдруг посмотрел мне в глаза. Взгляд у него стал совсем не отеческий.

— Ты нам можешь много всего рассказать. А мы послушаем.

Я все понял. Понял и засмеялся.

Но следователь понял меня неправильно. Он начал меня уговаривать, вальяжно развалившись на своей этой скамеечке.

— Ну, смотри: у нас есть заявление на тебя от гражданочки, которую ты избил. К нему приложен фоторобот, который опознали несколько свидетелей, которые видели тебя в морге в неурочное время. Также гражданочка, которую ты избил, подтверждает, что ты вел дружбу с ее братом — а он как раз-таки в морге и работал. Ну, чего молчим?

Все время, пока он говорил, я насилу сдерживал смех, чтоб не отхватить леща от сотрудника при исполнении. Я молчал, потому что едва не задыхался от смеха, рвущегося из самого моего нутра — а когда он задал мне тот каверзный вопрос, я уже не мог удержаться. Я вздохнул полной грудью и, не переставая широко улыбаться, заговорил, прерывисто дыша:

— Да забирайте его. Он живет там же, где вы меня взяли. Каждый день там появляется, но в разное время. Я вас могу в квартиру пустить, чай попьете, пока ожидаете. Только уж возьмите его наверняка, он меня достал. Если возьмете его, можете и меня посадить на месяц-другой, я не обижусь. Главное, чтоб когда я вышел, его рядом не было.

Я еще немного похохотал, когда договорил. Щеки болели.

Следователь смотрел на меня смущенно и немного растерянно. Держу пари, такой реакции он не ожидал. Он, может, вообще ни разу такого не видел.

С минуту в камере все молчали, кроме меня. Я хохотал. А потом следователь кашлянул и решил, видимо, произнести заранее заготовленное:

— Понимаешь, у нас лично к тебе никаких вопросов нет. Мы все сами знаем. Нам нужен только Ярослав, а ты в этом можешь нам помочь.

Мне почему-то захотелось заплакать. Только что ржал, как конь, а тут рыдать потянуло.

Такое недостойное действие опозорило бы не только меня, его совершившего, но и всех присутствующих. Разумеется, я это сделал. Разрыдался, как дитя новорожденное у акушерки в руках.

Как же повезло людям, которые ничего обо мне не знают! Я бы тоже хотел ничего