снарк снарк: Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин

— Вечеринка что надо, — похвалил Хазин. — А вы правда заслуженный работник культуры?

— Нет, — коротко ответил Сарычев. — А вы… вы тут чего делаете?

— В Заингирь ездили, — ответил я.

— В Заингирь? Так он не по этой дороге.

— Как это не по этой?! — возмутился Хазин. — Я специально два раза уточнял!

— Вы, наверное, у Лесниково свернули, — Сарычев указал сигаретой в окно. — А надо было у Лежниково, это дальше… Местность осматриваете?

— Немного.

— Ясно. — Сарычев пощелкал иволгу по клюву. — Вы же со станции?

— С какой…

— Со станции, — громко подтвердил Хазин. — Книгу пишем. Про то, как тут до станции было.

Сарычев кивнул.

— Тут раньше стекольный завод был, — он махнул рукой в лес. — Там банки для меда делали.

— А противогазы? — спросил Хазин.

Вездеход Сарычева трясся гораздо сильнее, чем «шестерка, отчего казалось, что птицы все еще живы.

— Противогазы не знаю, изоляторы еще делали, — сказал Сарычев. — Когда завод закрыли, у нас полгорода эти изоляторы по дворам растащило, так и валяются.

А станцию у нас давно хотели строить… Лет тридцать назад. Но потом в Буй перенесли. Начали там, но бросили…

— Вообще-то тут космодром сначала хотели, — сказал я.

— Космодром? — недоверчиво переспросил Сарычев. — Ну, не знаю…

Он щелкнул по клюву пестренькой размером с воробья птички, а я заметил, что у многих чучелок клювы помяты.

— Для космодрома тут неудобно, — сказал Сарычев. — До экватора далеко, дорогой старт получается, лететь невыгодно.

Сарычев знает толк в небесных механиках, а ведь от Чагинска до космоса за сорок дней не долетишь.

— Это для экспериментальных ракет, — пояснил Хазин. — Они более мощные. Могут хоть откуда лететь.

Машина заскрежетала. Как же она… Помнил же. «Лупоглаз», Федька так их называл.

— Ну, может, для экспериментальных… Хотя лучше станцию.

— Почему?

— Ну… — Сарычев сбился. — Как-то… Я в космодром не особо верю, а в станцию да. И потом… Если при космодроме музей откроют, то там, наверное, все космическое будет…

— Сергей Павлович Королев очень, очень уважал чучела, — вкрадчиво сказал Роман.

Эта информация заставила Сарычева задуматься, он выбросил в окно окурок и сбавил скорость, отчего в машине стало тише.

— Да, я в курсе, — сказал Сарычев через минуту.

— Из Белки и Стрелки сделали чучела, это всем известно, — продолжил Хазин. — Они стоят в Звездном городке.

— Плохо, кстати, сделано, — вздохнул Сарычев. — Шерсть с морды выпадает, а на морде самое главное место, это же как лицо…

— Вот и я всегда говорил, — сказал Роман.

— Само собой, — согласился Хазин.

— Если что — обращайтесь, — сказал Сарычев. — Я тут этими делами заведую.

Я не очень понял, но Сарычев пояснил:

— Чучела, охота, рыбалка, все на высшем уровне. Начальство, когда приезжает, то всегда ко мне.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Старый губернатор чуть ли не каждый месяц заглядывал, — сказал Сарычев. — Он кабанятник, причем такой, заядлый. И настоящий. Вышек не признавал — бил с лабаза. Не с этого подвесного кресла, а как раньше — доска да палка, как дед учил. Серьезный был охотник…

Сарычев опять потер клюв иволге.

— Серьезный был охотник. В лес уходил с ружьем и топором, и жил, и охотился, и умер…

— Как же он умер? — спросил Роман.

— Не вернулся. Ушел в лес — больше никто его не видел. Думаю, секач на клыки поднял.

Я не припоминал, чтобы какого-то губернатора поднимали на клыки, обычно просто отстраняли. Сарычев явно врал, придавал себе значимости, собственно, пристрастие к чучельному делу — серьезный признак завышенного самомнения, а тот, кто думает о себе слишком хорошо, всегда врет.

— Погодите, — сказал Роман. — Но губернатор… Он же недавно ушел в отставку…

Сарычев ухмыльнулся:

— Ну какой это губернатор? Так… А вот новый ничего, хоть и временный, но видно, что по делу поставили. Вчера вот…

Сарычев замолчал.

— Чего вчера? — спросил Роман.

— Хорошо отдохнули.

— Начальство довольно?

— Чье? Мое или ваше? Мое очень. А ваше? Во всяком случае, мы сильно старались, так и передайте.

— Да, передам, — сказал я. — Так им и передам.

Сарычев неожиданно снизил скорость. Двигатель перестал завывать, и Сарычев дружески сообщил:

— Можно лося организовать, в принципе. Или марала. У меня тут недалеко приятель есть, маралов держит, можно попробовать устроить. Кабана опять же. Сейчас сеголетки подросли как раз. Или вы не по этим делам?

— Да нет, по этим, — заверил Хазин. — Я всегда… Без вариантов.

— Нет, я в том смысле… если вы, к примеру, по рыбным делам, то можно на сома сходить.

— На сома? — с сомнением спросил Роман.

— Там сомы, — махнул рукой Сарычев. — На старой плотине. Можно поквочить, если есть интерес. Я квоки сам делал.

Сарычев выразительно булькнул щекой.

— Я им предложу, — пообещал я. — Может, они захотят поквочить.

— А медведя? — спросил Хазин. — Медведя можно поквочить?

— То есть?

— Ну, так, типа…

Хазин тоже булькнул щекой. Сарычев поглядел на него с подозрением.

— Медведя? — повторил Хазин.

Сарычев ответил не сразу, задумался.

— Медведи ушли, — сказал Сарычев через минуту. — На дальних болотах кормятся. Да и на фиг они нужны, медведи? Одна вонь да черви…

Сарычев плюнул в окно.

— Но если вы хищниками интересуетесь, то можно взять волка, — предложил Сарычев.

— Волка? — заинтересовался Хазин.

— У меня парочка на примете есть, — сообщил Сарычев. — Специально берег, для знатоков…

— Как называется ваша машина? — спросил я.

— Какая? Эта?

Сарычев не ответил, а принялся хохотать, словно я сказал что-то необычайно смешное. Я хотел спросить еще раз, но Сарычев резко свернул в кусты, мы оказались на опилочной дороге; здесь машину стало кидать и вертеть сильнее, так что разговаривать не получалось. Да и думать — в машине обнаружилось множество мелких и крупных железных деталей, о которые я то и дело ушибался, все внимание приходилось уделять удержанию.

Роман тихонько матерился, Хазин тоже поначалу матерился, потом прикусил язык. Хазину досталось больше всех — ему приходилось беречь кофры с фототехникой, поэтому по машине его швыряло гораздо сильнее.

Я ждал асфальта, однако когда мы выбрались на асфальт, тряска не прекратилась, а, напротив, усилилась. Машина словно запасла эту тряску на бездорожье и теперь щедро возвращала ее: нас продолжало колотить и подбрасывать, мы не могли сказать ни слова до самого города. Если Сарычев прибавлял скорости, тряска слегка прекращалась, но вместо этого начинал грохотать мотор, а в салон проникал масляный угар, тогда Сарычев сбрасывал газ. Странно, но я не ощущал никакой тошноты, внутренности словно сжались, организм вцепился сам в себя и как мог боролся с вредной машиной под названием…

Я не мог вспомнить каким.

Почему-то я поймал себя на мысли, что мне это нравится. Ехать, вцепившись