Косые тени далекой земли - Осака Го

Он не успел ответить, как дверь приоткрылась и бармен просунул голову внутрь.

– Тебе пора, Кадзама.

Кадзама торопливо поднялся:

– Понял. Уже иду.

Достав из футляра гитару, он повернулся к Риэ:

– Давайте продолжим наш разговор потом, ладно? Вы хоть послушайте мою игру, а?

– Хорошо.

Она уже довольно давно не слышала гитары Кадзама.

Они покинули его каморку и вышли в главное помещение кабака.

Кадзама направился к небольшой сцене за стойкой.

Риэ села у столика, где уже расположилась девушка с прической «афро». Та улыбнулась, обнажив белоснежные зубы. Риэ тоже поприветствовала ее.

По-видимому, уже скоро должен был начаться концерт, и в зале ресторанчика стало намного тише.

Риэ вдруг услышала, что за соседним столиком говорили по-японски.

Она тайком взглянула в ту сторону и увидела троих японцев – двух мужчин и одну женщину, – которые разговаривали, держа в руках стаканы с напитками.

Один из мужчин посмотрел в ее сторону. Их глаза встретились.

Выражение его лица изменилось. Привстав, он обратился к ней:

– Простите, вы случайно не Ханагата Риэ, профессор университета Мэйо?

– Да, я – Ханагата Риэ…

Она растерянно моргала, по-видимому не узнавая его.

Рюмон широко улыбнулся. Ну конечно, это была именно она.

– Давно не виделись. Я – Рюмон, из информационного агентства Това Цусин. Мы однажды встречались, я брал у вас интервью для заметки.

Она просияла. Глаза ее округлились.

– А, Рюмон-сан. Я вас вспомнила. Вы приезжали к нам, когда мы начинали семинар по новейшей истории Испании, верно?

– Совершенно верно. Вы, кстати, очень меня выручили тогда, большое спасибо.

– Нет, что вы. Это вам спасибо. Но как вы меня удивили! Совершенно невероятно, что мы встретились здесь.

– Вы правы. Здесь, в Испании…

Три года назад, в Токио, Рюмон взял у Риэ интервью.

В то время Риэ преподавала испанский в университете Отяномидзу Мэйо и вместе со своими студентами организовала научный семинар по новейшей истории Испании.

Рюмон, тем более что ему самому это было очень интересно, расспрашивал Риэ о том, какие цели она ставила, создавая семинар, каковы планы исследований, и написал статью с явным вдохновением. Дело было в начале лета 1986 года, то есть как раз в тот момент, когда исполнялось пятьдесят лет с начала испанской гражданской войны, и многие региональные газеты, которые пользовались информацией агентства Това Цусин, перепечатали тогда его заметку.

– Правда, я вам очень признательна. Вы знаете, ведь благодаря вашей заметке нам от университета стали постоянно давать гранты, и я все думала связаться с вами и поблагодарить, да так и не собралась. Вы уж извините.

– Да что вы, не о чем говорить. Лучше скажите, где ваши очки? Я, если честно, сначала подумал, что обознался.

Раньше Риэ носила очки в металлической оправе.

– А, это я, когда поехала в Испанию, решила перейти на контактные линзы. А вы прекрасно выглядите, очень рада за вас.

Рюмон спохватился и подвинул стул так, чтобы она могла сесть с ними.

Он представил Риэ своим спутникам, которые до сих пор молча слушали их разговор.

Синтаку протянул Риэ руку для рукопожатия:

– Ой, ну это просто замечательно, что появилась партнерша для Рюмона. Когда на двух мужчин всего одна женщина, знаете ли, это как-то неудобно, – проговорил он с мерзким смешком.

Рюмон решил не обращать на Синтаку внимания. Никаких нервов не хватит, если будешь раздражаться при каждой его реплике. Его взбесило только то, что и Тикако рассмеялась вместе с ним.

Риэ объяснила, что с весны взяла в университете отпуск и приехала в Испанию. Теперь она вернулась к своим исследованиям и продолжает изучать историю испанской литературы и гражданской войны.

Рюмон в ответ рассказал ей, что приехал сюда, чтобы найти японского добровольца, сражавшегося в Испании во время гражданской войны. Он также рассказал, что только что побывал вместе с Синтаку и Тикако в Саламанке.

Они были так увлечены разговором, что не заметили, когда вдруг все в кабаке затихли. В зале зашикали, призывая говоривших умолкнуть.

Рампа осветила невысокий подиум.

На нем стояли два стула. На одном сидел Кадзама Симпэй и настраивал гитару.

На другом устроился кудрявый мужчина средних лет. На нем была белая спортивная рубашка, из-за ворота которой выглядывала золотая цепочка.

Кадзама заиграл вступление к малагенье.[54]

Рюмон подался вперед и весь обратился в слух.

По тембру его игра была совсем не похожа на то, что он играл в «Лос Хитанос» два дня назад. Может быть, Кадзама сменил гитару, но, пожалуй, только этим разницу не объяснить.

Рюмон вспомнил, как Кадзама хвастал в кафе на Гран Виа, утверждая, что он – лучший гитарист Мадрида. Стоило услышать первый пассаж, и Рюмон понял, что те слова Кадзама были вовсе не безосновательны.

Техника его игры была далека от «токе модерно»,[55]который стал так известен благодаря находящемуся в зените славы Пако де Лусия,[56]а напоминал великого мастера старого времени Ниньо Рикардо. Пальцы его двигались не так уж быстро, но сочное арпеджио чем-то напоминало яркие узоры арабской мозаики.

Вскоре кантаор[57]запел малагенью.

Впервые эту песню исполнил Энрике эль Медисо, знаменитый кантаор конца прошлого века из портового города Кадис.

Наверное, взявшись за исполнение этой песни, Медисо, несмотря на ее простоту, пел ее в стиле, выявлявшем ее глубину, однако нынешний кантаор вставил столько совершенно излишних фиоритур, что впечатление было как от картины Эль Греко, на которую выплеснули краску из банки.

Следом кантаор пропел высоким голосом несколько легких песен – вердиалес, фанданго и других. Голос у него был неплохой, и владел он им вполне искусно, но Рюмон чувствовал, что чего-то все же не хватает.