«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег - Игорь Кохановский

Она мило улыбнулась и сказала:

– А мы, Володя, уже знакомы. Я Люся, жена Игоря Дуэля.

Но, повторяю, я первый раз ее не заметил и не запомнил. Зато второго раза не забыл. И потом огорчился за нее, когда Высоцкий сменил ее на Марину Влади.

Мне трудно описывать собственную жизнь по разным причинам. Но есть одна очень важная. Только опубликовал какой-то кусок о человеке, которого знал, вдруг появляются родственники. Масса родственников хотят воссоздать монумент, как на Новодевичьем кладбище. Там есть разные памятники, но один особенно поражает: маршал войск связи с телефонной трубкой на своей могиле. Как будто он кому-то что-то докладывает. Многие родственники хотят именно такое. Да и не только родственники, а просто читатели.

На одном из выступлений меня спросили: «Вы были знакомы с Высоцким?» Говорю: «Был». – «Ну, расскажите».

И я рассказываю о своем общении с ним, о своем спектакле, в котором он должен был играть, о том, как он регулярно «прибаливал». «А зачем вы это рассказываете? – спрашивают меня. – Кому это нужно?» – «Раз вы знаете, – говорю, – что именно нужно рассказывать, то сами и рассказывайте».

Есть странное, но довольно распространенное представление о праве писателя на изображение действительности или, в мемуаристике, на воспоминания об отдельных личностях, которое выражается словами «зачем об этом писать?». Зачем писать о мрачных сторонах нашей истории? Зачем писать о слабостях известных людей? Затем, чтобы показать жизнь такой, какой она была на самом деле. И затем, чтобы изобразить людей такими, какими они были, со всеми своими достоинствами и недостатками. Намеренное приписывание людям дурных поступков, слов, мыслей или черт характера есть клевета, но и намеренное приукрашивание их образа есть ложь. Человеческие недостатки оцениваются нами в зависимости от нашего мировосприятия по-разному. Есть недостатки ужасные, которые вызывают в нас ужас, страх, отвращение, презрение, жалость и т. д., но в целом людей совсем без недостатков не бывает. А если вообразить, что такой человек все-таки может быть… нет, все-таки такого даже вообразить нельзя. Это был бы, наверное, какой-то невыносимый зануда.

Оказавшись несостоявшимся автором Таганки, я все-таки остался всегда приглашаемым на премьеры, но как-то и сам отдалился от Таганки, а когда перешел в разряд диссидентов, увеличил дистанцию, предполагая, что общение со мной вряд ли пойдет театру на пользу. Но все-таки нет-нет да и заходил, и бывал принимаем приветливо. Однажды, не помню зачем, пришел и сидел в коридоре с Зиной Славиной. Вдруг появился Высоцкий с гитарой. Проходя мимо, поздоровался и на ходу спросил:

– Ну, как там дела на диссидентском фронте?

Меня, честно скажу, это покоробило. Мне не нравилось, когда некоторые мои товарищи стали выражать свое ко мне отношение как к человеку, сменившему профессию писателя на диссидента, то есть на не совсем писателя. Я тогда слышал, да и сейчас (особенно когда внутренняя ситуация в стране обостряется) приходится слышать от собратьев по перу мнение, что писатель должен заниматься своим делом, а волнение по поводу чьего-то ареста и тем более выступление в защиту кого-то, это как бы политика и недостойная художника суета. Вот примерно такое представление о месте художника в обществе я услышал в словах Высоцкого.

Прошло еще какое-то время. И уже, если не ошибаюсь, весной 1980 года меня встреченный где-то Вениамин Смехов пригласил на премьеру «Мастера и Маргариты», где он играл Воланда.

Я пришел, сунулся в окошко администратора, а там – Высоцкий. Он вышел мне навстречу и предложил:

– Еще рано, пойдем посидим в директорском кабинете.

Мы пошли. Сидели. Разговаривали, как говорится, оживленно. Он мне рассказывал какие-то байки, из которых я приблизительно запомнил одну. Как его вызвали в КГБ, там какой-то чин на него кричал, пеняя ему, что он в своих песнях называет фамилии секретных сотрудников. Володя не понял: каких сотрудников?

– Ну, например, генерала Светличного.

Оказалось, что в какой-то из песен Высоцкого были слова (контекста не знаю) что-то вроде «света личного», а тем, кто слушал и донес, послышалась фамилия генерала.

Время приближалось к началу спектакля. По внутреннему радио объявили, что участникам спектакля пора приготовиться. Высоцкий не шелохнулся. Я спросил:

– А ты что, сегодня не играешь?

Он сказал:

– Нет.

– А зачем пришел?

Он странно на меня посмотрел:

– Как зачем? Тебя повидать.

Я смутился, потому что никак не думал, что я для него что-то значу.

А он вдруг сказал как-то очень душевно, извиняясь, как я потом подумал, за свой вопрос о «диссидентских делах», поняв, что меня обидел:

– Слушай, а что мы с тобой не видимся? Ты бы меня пригласил к себе, я бы приехал, песни попел бы. Я вот завтра улетаю в Астрахань, а приеду, и давай созвонимся и пообщаемся.

Я был смущен и польщен и собирался его пригласить. Но потом как-то засомневался. Мы все-таки не были такими уж закадычными друзьями. Гораздо ближе я в то время дружил с Окуджавой и Галичем. Я стал думать, что, может быть, предложение Володи общаться было продиктовано временным движением души. Я приглашу, ему не очень захочется, но и отказаться будет как-то неловко.

Я сам от этой возможности все-таки не отказался, но решил отложить. Тем более что начинались скандальные Олимпийские игры 1980 года, из КГБ через одного посредника пришел мне намек, что мое нахождение во время игр в Москве нежелательно. Я тогда уже готовился к более дальнему отъезду, сообщил посреднику, что ставить на Олимпиаде рекордов не собираюсь, и отправился в путешествие по Карелии. Там, на даче жены моего друга, вечером 25 июля я включил всегда бывший при мне рижский приемник «Спидола», вышел на волну «Голоса Америки», надеясь услышать, что Олимпиада в мое отсутствие с треском провалилась, но сквозь треск радио услышал сообщение, что, «как передают иностранные корреспонденты, сегодня в Москве на сорок третьем году жизни скончался поэт Владимир Высоцкий».

Повторяю, я себя не числил в близких друзьях Володи, но в ту ночь у меня случился сильнейший сердечный приступ, от которого я, как мне тогда показалось, чуть не помер. И всю жизнь жалею, что тогда, когда он вернулся из Астрахани, я ему не позвонил.

2015

– Высоцкий начинал работать над ролью в спектакле «О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился» по пьесе Петера Вайса, которую вы ставили в 1968 году в Театре на Таганке. На каком уровне он вышел из спектакля – уже на уровне читки или участвовал в репетициях?