Пока нормально - Гэри Шмидт

Второй раз его уволили из супермаркета «Эй энд пи», когда Лукасу пришлось взяться за край витрины, чтобы положить повыше какие-то яблоки, и тупая витрина сломалась у него под рукой. Можете себе представить, что стало со всеми яблоками. Начальник уволил его прямо на месте, среди этих яблок, которые рассыпались вокруг. Даже жалованья ему не отдал, потому что кто будет расплачиваться за эти тупые испорченные яблоки?

Третий раз его уволили из Катскилльского банка, где он проработал кассиром в субботнее утро два с половиной часа, пока туда не пришла миссис Ретке и не попросила его депонировать три чека и обналичить четвертый, и он обналичил не тот, какой надо, – так она сказала. Она жаловалась так громко, что подошел администратор, и Лукас сказал, что он обналичил тот, какой она сказала ему обналичить, но он уже исправляет ситуацию, а миссис Ретке сказала, что она не потерпит, чтобы о ней лгали личности вроде него, и она слышала, что наши солдаты творят во Вьетнаме, и он, наверное, так накачан лекарствами, что не может понять простых указаний, и как банк может такому доверять, и не дело банка заботиться о таких неудачниках, – а если банк думает по-другому, то она не собирается держать в нем свои деньги.

Лукас даже не стал ждать. Он сразу выкатился из банка. Раньше они договорились, что Кристофер встретит его после работы и поможет спуститься по лесенке перед входом, но Лукас решил, что справится сам.

А внизу он не разрешил никому помочь ему залезть обратно в кресло. Кристоферу он сказал, что это заняло полчаса. На самом деле, наверное, дольше.

По-моему, нельзя сказать, что в тот раз его уволили. Он как бы сам уволился. Вроде того.

Вечером, когда я вернулся из Нью-Йорка, Лукас сидел в гостиной и смотрел вестерн с Джоном Уэйном, где Джон Уэйн скакал на лошадях, и перелезал через заборы, и ходил так, как он обычно ходит. Кроме телевизора, в комнате не было ничего включенного. На первой рекламе я спросил Лукаса, как дела.

Отлично, сказал он.

Я спросил у него, как работа.

Он мне сказал.

Мы так и не стали включать свет, чтобы я не видел, как он плачет.

Если бы здесь была миссис Ретке, я бы ей врезал.

* * *

Премьеру нашего спектакля в нью-йоркском театре «Роза» назначили на последнюю пятницу мая.

Уже в начале той недели Лил так нервничала, как будто собиралась лететь на Луну. Живот у нее болел почти каждый день. Она пропустила два занятия по Алгебре Повышенной Сложности, хотя раньше никогда не пропускала даже одного. Она забыла прочитать первое действие «Нашего городка»[14], хотя тут жалеть особенно не о чем. Думаете, я вру? И ни разу не спросила, как подвигается дело с Трансконтинентальной железной дорогой в США, – а если бы спросила, я ответил бы, что мы наверняка получим Приз за Лучшую самостоятельную года, чему она вряд ли поверила бы, поскольку, как вы помните, над этой самостоятельной работал только один из нас.

На уроках она в основном держалась за живот и грызла карандаши.

Она пооткусывала с них все ластики и съела их.

Потом стала грызть дальше.

Вокруг ее парты все было в желтых стружках.

Миссис Верн сказала, что для актрисы это совершенно нормально. Подготовка к выступлению в трагической роли Иокасты обошлась ей в три авторучки.

Когда наступила пятница, мистер Феррис качнул Клариссу прямо в начале урока.

– Сегодня, если не ошибаюсь, тот самый день, – сказал он.

Лил покраснела, потом побелела, потом опять покраснела.

– Лил Спайсер, – сказал мистер Феррис, – хоть я и небольшой знаток биологии, но могу утверждать, что ни резина, из которой сделан ластик, ни жесть наконечника, в который он вставлен, ни дерево, из которого сделан карандаш, ни свинец, который входит в состав грифеля, не способствуют правильной работе пищеварительной системы.

– Я ничего не могу поделать, – сказала она.

Мистер Феррис подошел к ее парте. Взял из ее руки карандаш и осмотрел – а поскольку от него мало что осталось, осмотр получился недолгий.

– Лил Спайсер, – сказал он, все еще глядя на карандаш, – я хотел бы, чтобы во время сегодняшнего эксперимента вы воздержались от контакта с наиболее токсичными химикатами. Пусть ими занимается Дуг Свитек.

Лил кивнула.

Мистер Феррис снова вернулся к своему столу.

– Несколько дней назад, – сказал он, – «Аполлон-10» подошел на восемь целых и четыре десятых мили к лунной поверхности, чтобы прорепетировать посадку на Луну. Астронавты сравнили Землю с висящим в космическом пространстве баскетбольным мячом, раскрашенным в белый, голубой и коричневый цвета. Они сообщили, что Луна изрыта ямами и ярко освещена отраженным светом Земли. По их словам, некоторые кратеры как будто испускают мягкое сияние. – Он бросил огрызок карандаша в урну. – Лил Спайсер, – сказал он, – вы с Дугом Свитеком взялись за необычайное дело в необычайное время. Вы первые ученики Средней школы имени Вашингтона Ирвинга, которые заняты в бродвейской постановке. Насколько мне известно, вы первые жители Мэрисвилла, занятые в бродвейской постановке. Однако волноваться нет причины. – Он наклонился вперед над своим столом. – Космические корабли «Аполлон» уже подошли вплотную к лунной поверхности. И вы оба уже достигли успеха.

Если бы вы видели улыбку Лил! Если бы вы видели, как она сразу успокоилась!

А еще мне ужасно жалко, что вы не видели мою мать в шляпке и белых перчатках, когда она села в машину Спайсеров, чтобы ехать смотреть бродвейскую пьесу, где играет ее сын. Как жалко, что вы ее не видели!

* * *

Всю дорогу до Нью-Йорка мы с Лил повторяли ее реплики.

И хотя Лил волновалась так, что у нее снова заболел живот, она сказала правильно все до последнего слова. Если не считать «Ске́тчерд».

По пути мы остановились в кафе «Белый замок» и съели примерно двадцать гамбургеров. Лил отдала мне свой лук, а я соскреб на ее гамбургер свои огурцы. Но моя мать с мистером и миссис Спайсер совсем ничего не могли есть. Они слишком волнуются, сказали они. И даже Лил съела только один.

Мистер Грегори, конечно, уже ждал нас у театра. Судя по его виду, он тоже волновался. Он потащил нас внутрь так торопливо, как будто мы на два часа опоздали, а не приехали на два часа раньше. Лил он отправил в гримерную, чтобы она начинала превращаться в Хелен Бернс. Мне не надо было ничего делать. Если вы сидите за кулисами, то можете вопить, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет, но при этом не выглядеть, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет.

Так что я читал «Наш городок» – просто блеск, – пока Лил готовилась, а моя мать с мистером и миссис Спайсер пошли прогуляться на Таймс-сквер, потому что у них не хватало нервов ждать в театре – так они сказали. Вдобавок моя мать еще никогда не видела Таймс-сквер.