Герой-любовник, или Один запретный вечер - Екатерина Гринева

– Скоро я уеду, – капризным тоном протянул муж Эвы. – Мне уже здесь порядком надоело. Россия – не то место, где можно долго жить.

В один из дней Франсуа сказал мне, что мы выезжаем и при этом выразительно посмотрел на меня.

– Я уже поняла, что без глупостей, – меланхолично откликнулась я.

– Вот и молодец.

Он дал мне красивое серебристо-серое платье – легкое, струящееся и сказал, чтобы я его надела.

– Ты должна выглядеть как настоящая француженка.

Мы погрузились в «Ниссан», и Франсуа всю дорогу молчал. Пару раз он звонил кому-то и разговаривал по-французски.

Когда он встречался со мной глазами, я читала в них торжество и усмешку. Похоже, он радовался, что одержал победу в очередном раунде со мной. Я же ни о чем не думала. Старалась не думать.

Когда мы въехали на территорию санатория «Утренний», мне хотелось плакать от злости и бессилия. Одно утешало: две Машки и Эва в безопастности.

Не успела я выйти из машины, как ко мне подошла полная женщина в белом халате. У нее были маленькие глазки, гладкий лоб и два подбородка.

– Эта? – спросила она у Франсуа.

Он кивнул.

Женщина окинула меня взглядом и прищурилась.

– Ну пошли, милая, – почти пропела она. – Идти-то можешь?

– Могу.

Она пошла впереди, я – за ней. Замыкал шествие Франсуа.

Мы вошли через стеклянные двери и повернули направо.

– Сюда! – качнула головой женщина, пропуская нас вперед.

Мы оказались в небольшом кабинете, где уже сидел незнакомый мне врач.

– Садитесь, – взмахнул он рукой. Мы сели на стулья у стены.

Франсуа протянул ему какие-то бумаги, и врач стал просматривать их. Потом он отложил бумаги в сторону и посмотрел на меня. Ему было лет пятьдесят – гладковыбритое лицо и ямочка на подбородке. Чем-то он напоминал мне нашего бывшего учителя физкультуры.

– Подойдите ближе, – сказал он мне. – Вот. Подпишите бумагу.

Я подошла к столу и взяла в руки лист бумаги. Это было заявление о том, что я соглашаюсь на операцию и в случае осложнений не буду иметь никаких претензий.

– Подпиши, Эва! – обратился ко мне Франсуа. – Эва Даладье.

Я взяла со стола ручку и поставила размашистую подпись. Врач забрал у меня бумагу и обратился к женщине.

– Валентина Петровна, отведите пациентку в палату.

В коридоре Франсуа отвел меня в сторону.

– Теперь мы с тобой прощаемся. Веди себя прилично. Впрочем, здесь буянить тебе и не дадут. А я с тобой прощаюсь. – Он наклонился и прошептал: – Приятно было познакомиться. Жаль, что тогда… – Франсуа не закончил.

А мне хотелось изо всей силы вмазать ему по физиономии. Я даже не знаю, что удержало меня…

– Чао! – небрежно кивнула я. – И не попадайся больше мне на глаза. Пожалуйста!

Палата была рассчитана на двоих, но в ней никого не было. Валентина проводила меня и, ничего не сказав, ушла. Оставшись одна, я подошла к окну. Передо мной была зеленая лужайка, дальше высился забор. Присмотревшись, я поняла, что поверх идет колючая проволока. Как в тюрьме или концлагере, подумала я. Не хватало только вышки со сторожевым. Однако его место успешно занимает охранник при входе.

Если бы мне удалось позвонить Косте и сообщить, что я здесь. Я встала и подошла к двери, но она оказалась запертой. Я нахмурилась. Выбраться отсюда мне не удастся – это уже понятно.

Позвонить – тоже. Но я знала, на что шла. Ради Эвы и ее дочек. Но я до самого последнего момента все-таки надеялась на хороший конец. И оказалось, зря.

Хорошего конца не будет, сказала я вслух и рассмеялась. Смех был нервным, истеричным. Я села на аккуратно застеленную кровать и уткнулась лицом в ладони. Передо мной проплывали картинки из еще недавнего прошлого: лицо Эвы, Костя, который нежно гладит меня по щеке, Милочка с Пашей, Денис…

Теперь – все.

Интересно, сколько времени они продержат меня здесь, прежде чем отведут на операцию. День, два? Чем больше времени, тем больше шансов, что я смогу что-то придумать. Хотя, что я могу придумать в этой ситуации?

Раздался звук открывающейся двери. Я повернула голову. Это была Валентина.

– Ну что, пойдем.

– Куда?

– Куда надо, милая.

Я поднялась и посмотрела на нее.

– На операцию?

Она ничего не ответила.

– Доктор все скажет.

Меня отвели в комнату, где велели, чтобы я сняла с себя всю одежду. Затем я легла на каталку и меня повезли в операционную.

Там уже находилось трое людей. Две медсестры и один врач в белом халате и белом колпаке, с повязкой на лице. Дмитриев? От напряжения все расплывалось у меня перед глазами, но я нашла в себе силы и пробормотала:

– Доктор! Это какая-то ошибка… Пожалуйста, отпустите меня. Прошу вас… Кирилл Андреевич! – взмолилась я.

На меня сердито цыкнули.

– Это… ошибка. – упрямо бормотала я.

Лампа светила мне в глаза, и они слезились.

– Я… не хочу, – язык уже заплетался.

– Наркоз!

– Я… – я попыталась подняться, но голова бессильно откинулась назад.

– Лежи, – одна из медсестер придержала мне голову.

Другая со шприцом в руке щупала вену.

– Не… на…

– Вены глубокие. Надо бы ей рукой поработать, – сказала та, что держала шприц.

– Не помешало бы. Может, сказать?

И тут яркий слепящий взрыв накрыл меня с головой и последнее, что я успела подумать:

«Эва! Какое счастье, что ее здесь нет!

* * *

Очнулась я в палате, на стуле у окна сидела медсестра и смотрела на меня.

– Глазки открыла?

– Вы?..

– Привезли тебя сюда из санатория «Утренний». Взорвали его. Парень один взорвал. Сам же и погиб. А ты чудом спаслась. Прямо из операционной тебя вынесли. Остальным – хуже. Слава богу, что все выжили. Раненые есть. Но живые.

Она положила руку на мой лоб.

– Болит где?

– Да.

– Где?

– Везде. – Я отвернулась к стенке и тихо заплакала.

– Радоваться надо, что живой осталась. Лежи и отдыхай. Сил набирайся. Я сейчас врача позову: пусть тебя осмотрят.

Как только она удалилась из палаты, я быстро встала и вышла в коридор. Меня пошатывало и тошнило. На мне был старый выцветший больничный халат, но я знала, что непременно должна поехать на место происшествия. Во что бы то ни стало. Даже в инвалидной коляске.