Жернова истории - Андрей Колганов

Рабочий!

Проснись,

вставай

и пройди

вверх

и вниз по Цветному.

В тебе

омерзенье

и страх родит

этот

немытый

омут…

Идут —

накрашены обе щеки —

аллеей

грязной и торной,

а сбоку

с червонцами покупщики,

как будто —

над падалью вороны.

Я знаю:

такое

не вытравишь враз,

века

проституток калечат.

Я знаю:

десятки

красивеньких фраз

болезни веков

не излечат lt;…gt;

Не скажу, что все это было для меня внове. Видывал я этакое и в прежнем времени – и в Москве, и в Афинах, и в Амстердаме… Да и здесь, на Тверском бульваре, – тоже. Но столь бьющей в глаза безысходности мне раньше наблюдать не приходилось. Экономику из руин поднять проще и быстрее, чем справиться вот с таким наследием разрухи. И на всю эту публику взирают со скорбными лицами два монумента: у самой Трубной площади – скульптура «Мыслитель», а шагах в двухстах за ним – памятник Ф. М. Достоевскому, изображающий писателя в арестантском рубище. Обе скульптуры – работы Меркурьева, и обе потом переехали с Цветного бульвара. «Мыслитель» – на могилу Меркурьева, а Достоевский – во двор собственного дома…

Я еще острее почувствовал в этот момент, что такое человеческая цена исторических сдвигов. Историю не остановишь, да и ни к чему это делать, потому что за попытки притормозить историю придется, вполне возможно, заплатить гораздо более страшную цену. А вот сделать все от меня зависящее, чтобы как можно меньше людей оказалось в роли щепок в историческом водовороте, – нужно. Раз уж я попал сюда – буду делать, что считаю необходимым. Однако удастся ли задуманное?..

Несмотря на возросшую нагрузку в наркомате из-за ухода в марте заместителя наркома Фрумкина в Наркомфин, не перестаю напряженно обдумывать свои следующие ходы в политической игре. Впрочем, замнаркома меня все же не сделали, назначили только и. о. Когда Леонид Борисович Красин во время своего короткого набега в наркомат из Франции, где он подрабатывал полпредом, вызвал меня к себе, пришлось выслушать из его уст буквально следующее:

– Тебя, Виктор, по твоим деловым качествам впору бы начальником Контрольно-ревизионного управления ставить. Но я же тебя знаю – ты ведь тут же успеешь испортить отношения с массой влиятельных людей и, что еще серьезнее, с их покровителями в Кремле. Поэтому я тебя даже замнаркома утвердить не могу. Побудешь и. о., не обижайся.

Осталось лишь мысленно развести руками.

В общем, думал я, думал – и решил, что мною упущена международная политика. А ведь именно сейчас под нее закладывается такой подкоп, который в будущем будет способен обвалить очень и очень многое. Я вспомнил пресловутый тезис о «социал-фашизме». И задумал ни много ни мало – противопоставить автору этого тезиса Григорию Зиновьеву тяжелую артиллерию в лице товарища Сталина. Мало ли, что Сталин сам напрямую заявлял, будто социал-демократия объективно есть левое крыло фашизма! Есть шанс, что при обострении отношений с Зиновьевым Иосиф Виссарионович будет рад ухватиться за возможность повернуть этот тезис против главы Коминтерна – чтобы тот не слишком зазнавался. Ну а я в этом малость помогу.

Причем сделать это надо не только до начала V Конгресса Коминтерна, но и до начала XIII съезда РКП(б). На съезд Сталин должен прийти с уже оформившимся подозрением, что Зиновьев хочет превратить Коминтерн в свою крепость для борьбы за перехват власти в партии.

Ну вот – не успел разделаться с одной пишущей машинкой, как уже надо искать следующую! Но не на Сухаревке. Второй раз фокуса с покупкой и последующим утоплением повторять не собираюсь. Слишком уж чувство страха гнетет.

Поэтому, заявившись в наркомат, первым делом отправляюсь к завхозу. Дело-то ведь такое, что секретаря не пошлешь. Машинок не хватает, особенно с английским шрифтом. С немецким еще есть несколько штук работающих, а с английским – всего одна, в канцелярии наркома, да, по слухам, еще новый замнаркома, Аванесов, где-то себе раздобыл (не иначе по линии ВЧК-ОГПУ, где он до того работал).

Так что захожу сам лично к завхозу в подсобку и интересуюсь:

– А что, Михеич, много у нас неисправных машинок на складе?

– Лежат, есть-пить не просят… – флегматично тянет Михеич, искоса посматривая на меня: мол, ты надо мной не начальство, не ревизия и не РКИ, чего тебе от меня надо и какой тут твой интерес?

– Так чего же не чиним? – продолжаю я, хотя прекрасно знаю, что мастеров почти что нет, а те из частников, кто способен пишущую машинку из разбитого вдребезги хлама поднять, по госрасценкам работать не будут.

– Кому чинить-то? – ожидаемо откликается завхоз.

– Хоть бы и мне, – огорошиваю Михеича неожиданным заявлением. – Я ведь по заграницам не на курортах жизнь проживал, за всякую работу браться приходилось. Вот и в точной механике кое-что смыслю.

Михеич быстро схватывает суть дела и тут же выступает с контрпредложением:

– Только не думай, Виктор Валентинович, что я тебе ломаную машинку спишу, ты ее починишь и себе заберешь! Так дело не пойдет. Хочешь – чини, я препятствовать не буду, да как починишь, мы ее, как исправную, по балансу честь по чести проведем. Одно могу обещать – закрепим за твоим отделом.

Лукавишь, Михеич, ох лукавишь! Если прознают, что еще одна машинка с английским шрифтом объявилась, ее на коллегии наркомата делить будут, не иначе. Однако в данном случае это обстоятельство – не главное.

– Только пропуск на вынос ты мне все равно оформи. Сам знаешь – тут, у нас, ее чинить негде, да и нечем, – оставляю я за собой последнее слово, протягивая Михеичу плитку шоколада «Миньон», завернутую в газетку. – На вот, внучку угостишь.

Михеич, приоткрыв газетную обертку, тает почти совсем как шоколад и открывает передо мной двери склада:

– Ну смотри, какая подойдет.

Так, вот «Ремингтон» с длиннющей кареткой… Шрифт русский. Не то. Еще один «Ремингтон», на этот раз с английским шрифтом, но, боже мой, кто же ухитрился его так расколошматить? Дешевенький и совсем новый «Смитс-Премьер» с русским шрифтом. Он-то почему среди ломаных? Осматриваю. Глаз на автомате цепляет – № 60192, потом сзади вижу – механизм зверски изъеден ржавчиной. Что же такое на него пролили, а? Спохватываюсь и шарю глазами дальше – эта-то машинка мне по-любому не нужна… Еще один, значительно более потрепанный «Смитс-Премьер» – на этот раз с английским шрифтом, и на вид машинка вроде почти совершенно цела. Зараза! Кто-то врезал от души прямо по литерам и безнадежно исковеркал многие из них! «Ундервуд»… На нем – русский шрифт. «Мерседес»… Эта – с немецким шрифтом. Опять не то! «Континенталь» – это машинка известной немецкой фирмы «Вандерер»… Но погодите! Шрифт-то английский! Интересно… Небось с какого-нибудь старого «Ундервуда» или «Ремингтона» литеры переставили. А починить ее я сумею?